Замочная скважина - [41]

– Теперь он вроде как сирота, – поджав губы, собираясь заплакать, сказала тетя Рая.

– Да, если с тобой что-то случится, он сиротой и останется, – отозвалась Валентина.

– Типун тебе на язык, – оборвала ее Ольга Петровна. – Что с Раей случится? Руки-ноги есть. Ничего. Вырастит.

– Да, – решительно кивнула тетя Рая, – выращу.

И слово сдержала. Растила, кормила, воспитывала, ставила на ноги, как могла и как умела. А умела она только одно – любить этого мальчика, подкидыша, холить и лелеять это яичко с тонкой скорлупой, которое ей подкинула мать-кукушка, хоть и родная дочь, прости господи.

Тетя Рая ходила в церковь, ставила свечи за здравие Никитки и за упокой Маринки. Она поверила, заставила себя поверить в то, что дочь умерла. Не просто бросила сына, а умерла, поэтому не приезжает, не присылает даже рубля, не звонит. Умерла. Только это может быть уважительной причиной. Батюшка, которому тетя Рая рассказала про Маринку, запретил ей ставить свечку за упокой. Ругался. Сказал, что грех это большой. Тетя Рая покивала, отмаливала грех каждое воскресенье, но продолжала ставить свечу за упокой, хотя ни она сама, ни Маринка крещеными не были. Только тетя Рая никому этого не говорила. А ее и не спрашивали.

Однажды, когда Никитке было уже лет девять, большой мальчик, тетя Рая подскочила на кровати от его крика.

– Мама, мама! – кричал Никитка.

– Тихо, мой золотой, тихо, я здесь, – подбежала к нему тетя Рая и гладила по голове.

Мальчик успокоился, замер под теплой рукой.

И после этого тетя Рая перестала ставить свечи за дочь, поняла, что Маринка жива, что где-то ходит и дышит. Раз мальчик ее зовет, значит, жива. Испугалась тогда тетя Рая очень. И боялась каждый день – что однажды Маринка появится на пороге квартиры и заберет у нее Никитку. Тетя Рая думала об этом все время и накаркала, накликала, призвала беду.

Маринка появилась на пороге – помятая, с жуткими размалеванными губами, страшная. От нее пахло вокзалом, блевотиной и потасканным женским телом.

– Привет, Никитос, – сказала Маринка.

От этого «Никитоса» у тети Раи остановилось сердце, она чуть не потеряла сознание, а ее мальчик, ее любимый внук кинулся к этой чудовищной грязной женщине обниматься. Он целовал ее в размалеванные щеки, опухшие глаза и нарисованные губы.

– Мама! – кричал он, как тогда, ночью.

Тетя Рая не смогла видеть эту встречу и ушла в комнату. Легла, чтобы не упасть. Хотела уснуть, просила о забытьи… Маринка на кухне хлопала дверцей холодильника.

– Мам, а где мне спать? – разбудила ее Маринка.

Их комнату тетя Рая сразу, как только въехали, разделила на две половины, поставив посередине большой книжный шкаф. Та часть, которая была от окна, стала Маринкиной, а та, что ближе к коридору, – ее, Раиной. Маринке она поставила диванчик, а себе – полутораспальную кровать. За эти годы ничего в планировке не изменилось. В бывшей «детской» половине, на диванчике, спал Никитка. И теперь оказывалось, что третьего жильца класть некуда.

Тетя Рая отдала Маринке с Никиткой свою кровать, на которой никогда не спал мужчина, и ушла за шкаф. Легла на пол, потому что на Никиткин диванчик нельзя – детский же, пахнущий ребенком. Нельзя осквернять такую святыню. Нельзя даже пачкать своим старым телом. Утром она встала, как всегда – в пять утра. В семь наклонилась над внуком, чтобы разбудить его в школу.

– Мммм, – Никитка натянул одеяло на голову.

– Вставай, в школу опоздаешь, – сказала тетя Рая.

– Пусть не идет, – пробурчала Маринка, и Никитка счастливо прижался к боку матери и засопел, досматривая свой самый счастливый в жизни сон.

Тетя Рая плакала всю дорогу, пока шла до поликлиники. Уже на рабочем месте накапала себе валокордина – старая жизнь закончилась, началась новая, от которой не пойми чего ждать. Все зря, все рухнуло. Бог ее не услышал. Он и не знал о ее существовании – не крещеная ведь.

Она продолжала работать, бегать. Домой возвращалась поздно, уходила рано. Ведь все видела, все, но ничего не сделала.

Маринка водила каких-то гостей. Вечные пьянки, гулянки. Никитка как будто приклеился к матери и стал полноценным участником загулов. Засыпал на кухне, где придется. Лишь бы с мамой. Тетя Рая пробиралась на свою половину, ложилась на пол и ждала утра. Сон если и приходил, то был мучительным, кошмарным, слава богу, что недолгим. Сердце все время кололо, болело, разрывало грудную клетку. Никитка начал прогуливать школу, Маринке было наплевать. Мальчик, золотой бабушкин внук, вставал часов в одиннадцать, ел что придется, потому что то, что оставила ему бабушка, сжирали гости в виде закуски. Тетя Рая пробовала прятать еду, но Маринкины мужики всегда находили и котлеты, засунутые под подушку, и кастрюлю с макаронами, которую она прятала в шкаф. Забулдыги, воры, засранцы. Ее квартира, дважды купленная, выстраданная ценой здоровья, превратилась в притон, в хлев. И Никитка в этом жил.

И тогда тетя Рая, лежа на полу, скрючившись, пожелала: «Лучше бы Маринка тогда умерла». И как подумала, стало страшно. Ведь пожелала дочери, живой, родной, смерти. Да так сильно, так отчаянно, как будто проклятие наслала. Только было непонятно – на кого. На себя ли, на дочь ли? И кто будет расплачиваться?