Замки - [49]

– Морган, – перебила я её, – писал такое?

– Уговаривал бросить работу. Он же, – Рина закурила, – единственный человек, который обо мне заботится. Ругал меня, если забывала поесть. Записал мне песню. Я уже несколько месяцев под неё засыпаю.

– Осенний сонет? – спросила я.

Безумие какое-то, Морган заигрался, это уже слишком, что он творит?

Сережка наложил сонет Бодлера на музыку и в последнее время часто играл в Газебе. Он посвятил эту песню Марте. Они нашли «Цветы зла» на кладбище, когда принесли Андрею, покойному отцу Моргана, воздушных шариков на день рожденья. Он не любил цветы, он любил летать. Кто-то просто оставил сборник на скамейке с закладкой на сороковой странице.

Та осень выдалась тяжелой.

Книгу забрал Сережка, а когда они с Мартой наконец съехались, она затерялась среди барахла, которое он привез со старой квартиры. До этого Сережка жил с мамой, и она снарядила его в семейный путь как положено – сервизы, ковер на стену, тридцать томов Большой советской энциклопедии.

А недавно нашел.

И переложил слова на музыку. Мне рассказал об этом Морган.

Я так и не поняла, почему он смог простить Сережку, лучшего друга своего отца, но никак не простит маму.

Может, потому что у него должен был быть брат. Марта узнала о своей беременности, уже когда Андрей оказался в больнице. Никому ничего не сказав, она сделала аборт. Морган узнал об этом случайно. Ещё в детстве подслушал разговор Марты с какой-то подругой. Он всё никак не мог взять в толк, что это за слово такое. Аборт. Но одно Морган понял точно: у него мог бы быть брат, но никогда не будет.

Может, потому что Сережка чувствует вину. Он всё-таки умудряется быть счастливым, но хотя бы чувствует за это вину. Ему хотелось бы спасти человечество. Каждый раз, когда он слышит плохие новости по радио, он меняется в лице. Как будто он должен был воспрепятствовать пьяному водителю, продавщице, которая продала алкоголь несовершеннолетнему, или неосмотрительной мамаше, бросившейся под колеса с коляской. Как будто он мог бы спасти мир, а вместо этого работает на заводе.

В юности Сережка был очень религиозным. Искал истину с помощью травы и Бхавагат Гиты, но в итоге все равно пришел к христианству. Тогда и начались видения. Загремел в психбольницу. Попался хороший врач. Прописал нейролептики, регулярные половые связи и работать до посинения. Сережка пил таблетки, работал и был по уши влюблен в Марту, жену его лучшего друга. Когда Андрей умер, он передумал спасать мир, ему нужно было спасать одну конкретную женщину и её ребенка. Галлюцинации прошли.

– Так что? – повторила я вопрос. – Осенний сонет?

Рина изменилась в лице.

– Значит, не мне написал. Адонис был прав, – Рина внимательно на меня посмотрела. – Вы хотите что-то сказать?

В моей голове пульсировала только одна мысль: что ещё за Адонис? Но я не решилась задать вопрос. Я не имела права.

Я не знала, как ей сказать. Я понимала, что если я промолчу – буду жалеть ещё больше, но во рту пересохло. Меня не покидало ощущение ирреальности происходящего. Сейчас выпрыгнет смешной оператор из-за кустов и скажет: «Вас снимала скрытая камера». Потому что в моей жизни не должно быть таких идиотских ситуаций. Я не хотела никому зла. Почему я сижу сейчас с Риной? Почему она кажется взрослой, но у неё такие острые локти, такие трогательные ключицы? И главное, почему Аня играет в «крокодила» как ни в чем не бывало и продолжает думать, что если человек позволил себя обмануть – то он хотел быть обманутым.

– Рина, Морган не встретился с вами…

– Потому что нет никакого Моргана. Никакого Артура. Это Аня, да? – перебила она меня.

И я расплакалась.

Я снова стояла возле летнего душа. Я не сделала ничего плохого, просто стояла рядом с деревянной кабинкой. Смотрела на то, как веснушчатое лицо голой девочки кривится от слез. Извинялась, нацепив на себя раскаяние, как щит. Потому что вздумай кто-нибудь на меня напасть – у меня нет меча! У меня ничего нет, кроме таланта вовремя пускать слезу. Я не сильная. Не умею говорить то, что думаю, как Аня. Делать то, что считаю правильным, как Рина. Я умею плакать и онанировать. Закрывшись в своей комнате и вздрагивая от любого шума. Моя комната – проходная. В этом я вся.

Сейчас Рина меня обнимет, напишет прощальную записку, и мы расстанемся друзьями. Она поймет. Она же видит, как мне плохо оттого, что пришлось участвовать во всем этом вранье. Я хотела сказать ей сразу, но не могла!

– Простите, – я достала салфетку из рюкзака и громко высморкалась, – я пообещала ей, что никому не скажу, – слезы уже было не остановить, – простите.

Сейчас мы пойдем домой, может быть, намотаем несколько кругов по парку, выпьем чаю, и я расскажу Рине о том, как хорошо я её понимаю. О том, как сильно я влюблена в Моргана, хотя прекрасно знаю, что его не существует. О том, как я запуталась в своих чувствах к Ане. О том, что я не могу представить свою жизнь без неё, а она неделями мне не отвечает. «Чтоб не привязывалась». Но я уже привязалась. Она – моя дверь в волшебный мир. У нее хватает смелости поверить в то, что старинные пергаменты не менее реальны, чем список продуктов, второпях написанный мамой. Вместе с ней из моей жизни исчезнет магия. А без магии я останусь просто Таней. Таней, которая не знает, чего хочет от жизни и втирает луковый сок в корни волос.