Замки детства - [5]

Подруги нежные — грусть и воспоминанье{13},

Задумавшись, глаза одна прикроет,

Другая, улыбнувшись, с лица вуаль откинет…

За несколько дней до визита Вальтер купил большое вольтеровское кресло, пусть удивится гость-огонь, еще ребенком, в гостиной Ларошей Вальтер краем глаза видел похожие; только обитые тканью поносного цвета, расшитой в 1840 году дочерью красильщика. Столяр, маленький, изрытый оспинами человечек, доставивший кресло, вздохнул: «Ну, вот! среда пришла, неделя прошла». Вальтер старательно разрезал шелковую бумагу, в которую обычно заворачивал наиболее ценные марки, и засунул получившиеся квадраты в мешочек из желтого сатина, подвешенный за ленты на стене туалетной комнаты; никогда ведь не знаешь… Потом принялся репетировать с Эммой Бембе: она в белом фартуке с двойными оборками стояла за дверью, он звонил, она, трясясь, открывала. «Не соизволит ли месье войти?» Он соизволял войти в собственное жилище, ждал, ляжки вместе, носки врозь, пока Эмма распахнет двери в гостиную, и устремлялся туда, подпрыгивая в длинных желтых ботинках. Но когда дело дошло до главного: принять месье Джемса Лароша, глаза цвета антрацита, тупой угол русой бороды; Эмма видела его только издалека: он покачивался в двух метрах над толпой, а возившая его по городу огромная животина, чудом уцелевшая во время потопа, уморительно кивала головой в такт своих шагов; малышка Бембе, что с нее взять, шестнадцать лет, зубной протез, папаша-утопленник, выловили, кстати, только его жилет, застегнутый на все пуговицы, взяла протянутую ей шляпу, а легкое пальто с узкими отворотами, доходившее Джемсу до бедра, забыла, растерялась и убежала, оставив его одного в полумраке искать на ощупь красивую серую дверь залы. Несчастный Вальтер вышел к Джемсу. «Прекрасно все устроено, прекрасно…» — сказал гость-огонь с видом глубочайшего пренебрежения и протянул хозяину руку, подогнув мизинец к ладони; несчастный Вальтер жал ее, тряс, но вынужден был вскоре выпустить. «Да, а ведь в детстве этот убогий был со мной на "ты"!» Действительно, маленький Джемс с глазами цвета антрацита провел какое-то время в колледже, а потом упорхнул в частное учебное заведение для юных коронованных особ, где свел знакомство с испанским дофином, а до китайского принца не добежал дистанцию в две коляски. «Итак! Джемс, — говорил учитель латыни, — в вашем листочке всего несколько слов написано правильно; я‑то ведь знаю, что некоторые латинские слова имеют разные формы. Но ответьте-ка лучше, — он быстро менял тему, — как поживают ваши кролики?» Джемс выращивал породистых кроликов и показывал их на сельскохозяйственных выставках. Его отец, отгородившийся от мира короткими, с тройной подкладкой, брюками для верховой езды, хлыстом призывал к порядку клиентов банка, жену и сына. В пять лет мальчик получил в подарок пару кроликов, за которыми сам ухаживал; тогда же у Джемса погрустнели глаза цвета антрацита; детское платьишко насквозь промокало от росы, ведь по утрам приходилось охапками таскать кроликам траву. Позже сыновья де Бонмотте тоже стали выращивать породистых кроликов для сельскохозяйственных выставок. Джемс говорил Вальтеру «ты»; потом, когда им исполнилось по четырнадцать, «ты» и «вы». Теперь «вы» установилось окончательно и бесповоротно; потом, вскоре после свадьбы Вальтера, они встретились в городе на Гранд-Рю в день ярмарки, когда перед банком в сентябрьском тумане парили морские коньки{14}. Младший де Гозон протягивал руку сиявшему от радости Джемсу. И вдруг к ним кинулся Вальтер: «Напомните-ка мне ваше имя… А! точно, Анженеза», — произнес Джемс, стукнув себя по лбу и быстро отошел в сторону, тщедушный, мускулов так и не нарастил. В компании Гозонов или, как Джемс подчеркивал, де Гозонов, тетя Мутардье{15} совершенно забывалась: ее отец, когда Бурбаки вошли в Швейцарию, и все уважаемые деревенские и городские жители с шубами и кучерами понеслись их встречать — французы! французские офицеры! — кричали наперебой дамы, протягивая им в красных пальчиках, торчавших из митенок, горячее вино с корицей: «Понимаете, мы — потомки беженцев Нантского эдикта»; так вот, ее дед, старик Жак метался туда-сюда, за ним бежал кучер, дед малышки Эммы Бембе, нагруженный паштетами и бутылками старого выдержанного вина, разыскивая среди офицеров того, кто собирался жениться на Мелани, у нее был длинный бледный нос и она продолжала терпеливо ждать. Дед никого не нашел; Мелани забрал производитель бочек по фамилии Мутардье, из Реймса, приехавший с отцом к сбору винограда договариваться о продаже вина; краснорожий и в белом жилете; с тех пор она исчезла из памяти Ларошей. В небольшую черно-малиновую гостиную Анженеза вплыла Лизель в красивом зеленом платье, по старинке украшенном вышивкой из светло-зеленой пряжи. Джемс привстал: «Да вас толком еще не знают, мадам!» Лизель, ей бы выйти за сына хозяина деревенской лесопилки и в такой же полуденный час, как этот — когда тают туманы, — вдыхать прозрачными ноздрями запах нагретой солнцем стружки, лишь глуповато усмехнулась и промолчала.

«Как я посмотрю…», — начал несчастный Вальтер, следя глазами за каждым движением жены, разливавшей кофе — но язык вдруг приклеился к небу. Он совершил невероятное усилие; нет, его женитьба не такая уж страшная глупость. «Моя жена… ее дядя — судья окружного трибунала, — потом прибавил с жалкой вымученной улыбкой, — Мой коллега… вот подарил нам старый сундук». Кивком головы Вальтер указал на сундук эпохи Возрождения с двумя тяжелыми железными ручками по бокам, дверными молотками, ожидавшими, когда же их стук разбудит фей дубового дерева. «Музейный экспонат», — заметил он. Джемс устало покосился на сундук, но, однако, не такие ли сундуки стояли у них в Энтремонте в нижнем вестибюле и на них по утрам для Альфреда Бембе выставляли в ряд керосиновые лампы? Вальтер проиграл партию.