, тогда еще на обочине подобрали женщину, которую отец Анженеза, деревенский врач, привел к себе домой; она умерла несколько дней спустя, не проронив ни слова; коня Альфонс взял для военной службы. От той молоденькой иностранки с волосами из стекловаты в мадам Альфонс Анженеза ничего не осталось, кроме голубых, выцветших и немного выпуклых глаз, расстояние между которыми свидетельствовало о глупости и долголетии. Сейчас она напоминала шаткую вешалку для платьев и ходила по деревне, прижимая к носу внушительных размеров носовой платок с огромными вышитыми инициалами. Старая Анженеза критическим взглядом обвела праздничный стол, накрытый на террасе в тени раскидистого клена, иногда ронявшего семена, вертевшиеся на лету как пропеллеры. В честь крестин решили подать веножскую форель
{4} и курицу со сморчками. Время приостановилось и повисло в напоенном спокойствием сентябрьском воздухе; весь год ветры и грозы готовили наступившие волшебные дни, когда Божество с огромной лазоревой головой удерживает в равновесии чаши весов с южным ветром и ветром северным, и лев играет с ягненком. Дамы сидели перед занавесью вьющегося кирказона на плетенных кольчужными петлями садовых стульях, летом пускавших корни в гравий террасы. Адольф, — видны были только две печные трубы, торчащие из-под ящика фотоаппарата, — кричал им: «Не двигайтесь, замрите!» Еле выбрался потом, черный короб прицепился к спине, как улиточный домик; наконец, показалась светлая борода, орлиный нос, светлые брови; происходил он из бедной семьи, родители держали бакалейную лавчонку на границе Юры, как Элиза могла выйти за него, не то что выбрать в мужья, а просто даже заметить? Марианна виновата, и брат Марианны, Полле, богатый лесоторговец, мой младшенький, называла его сестрица, похожая на индюшку, когда она говорила, то прикрывала глаза. Да, какое детство-то было у этого Полле с отцом, который мог заснуть, только обвязав ноги черными бархатными лентами; а если одно укромное местечко оказывалось занято, отец так тряс дверь, что стены чуть не рушились; до того дошло, что для него персонально построили еще одно в конце галереи огромного безмолвного серого дома под зелеными соснами. Вечером за ужином Элиза, гостья Марианны, в первый раз увидела Адольфа, приглашенного, хотя и неохотно, хозяйкой, Мадам, шуршащей шелками и носившей большую волосяную брошь, на днях умер отец семейства, икра еще осталась; Адольф вошел, Элиза выпрямила необычно покатую спину и, только увидев его, сразу разглядела. Она потребовала свою часть наследства, брат отдал ей векселя и наличные; урожайный был год, богатый сбор винограда, георгины-далии на шляпах
{5}, каждую осень приносил под прессом сто тысяч литров; в это время весь мир в трудах, перекатываются бочки, озеро курится, косые молнии приходят с запада и востока, и брусья в фундаментах домов сотрясаются и семь дней вращаются, как колеса.
Адольф предпочел торговле лесом работу в банке, где Анженеза с давних пор хранили ценные бумаги и клали на текущий счет деньги от сбора винограда. Они с Элизой купили дом с цветными окнами недалеко от реки Арв; в коридоре качалась лампа в абажуре из кованого железа; у них поселилась старая мать Адольфа, с мозгами до того съехавшими набекрень, что у нее и верхняя часть туловища была перекошена, как криво посаженный кактус; она всегда садилась на носовой платок, потом внезапно выхватывала его из-под задницы и прыскала со смеху. Вот собственно и все, что знала старая Анженеза о жизни Элизы, всякий раз при встрече с трудом припоминавшая факты ее краткой биографии. Время от времени жена доктора, ей вшили желудок морской свинки, поворачивала к гостям безутешное лицо, поднималась и совершала очередной заход в башенку: минуешь несколько ступеней, толкаешь дверь в железной окантовке и с овальным окошечком и оказываешься в комнате, облицованной розовой плиткой, трон с двумя сидениями устроен на возвышении и целиком занимает заднюю восточную стену; деревянные сидения шероховатые, иногда, в августе, из неизведанных глубин вдруг лихо вылетает оса. Вернувшись на террасу, Каролина раскинула вокруг себя широкие черные юбки.
«Каролина приехала вчера и представила нам своего жениха, — рассказывала Элиза, обмахиваясь перчатками. — Ты его знаешь, Адольф?»
Адольф, поглощенный откупориванием бутылки, не ответил. Здесь, в красивом доме свояка он очень суетился, особенно, когда переворачивал драгоценную старинную нионскую корзину, стоявшую на деревянной каминной полке, чтобы проверить наличие на донышке голубой рыбки-перш{6}.
«Красавец, — сказала кузина Лора из Фарнез, — красавец, жених Каролины».
Элиза слегка улыбнулась: «И однако же важнее всего — ноги», — сказала она и расправила необычно покатую спину; действительно, ее муж был самым красивым среди присутствовавших мужчин, да и во всей округе тоже; даже молодой банкир Джемс Ларош, скользящий по городу на узких ступнях, обтянутых, как перчаткой, желтой кожей ботинок, не мог с ним сравниться. Женщины все как одна с густыми бровями и в пышных платьях, закрывающих ноги до пят, обутые в бесформенные туфли, напоминали переодетых солдафонов.
