Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000 - [102]
И снова о психологии «халявщиков». Но уже не о молодых людях, а о старых. Вместо того чтобы построить недорогие и удобные современные здания, на «халяву» в Петербурге захватили дворцы. Кстати, на блатном языке «халявный» значит — «негодный». (Сегодня большее распространение имеет значение «бесплатный».) То есть эти дворцы негодны для этих учреждений, находиться в них они не имеют никакого права — ни исторического, ни морального, да и просто человеческого. В Гатчинском дворце — «Электронстандарт», в Александровском — военно-морской НИИ, в Стрельненском — арктическое училище, в Екатерининском — военно-морское училище. Выселить к чёртовой матери в 24 часа!
Снова собрал в мастерской у Короткова своих друзей. Как они постарели! У Хозацкого сыну Володе, которого я мальчиком помню, уже 42 года. Старшей дочери Короткова — 40 лет. Его внучка учится в Институте культуры. Им очень трудно живётся. Хозацкий пишет что-то для себя, Коротков занимается лаковой миниатюрой, пишет акварели. Впечатление, что Билибин вообще недоедает. Уходил от них с тягостным чувством. Как помочь — не знаю…
— Поедемте в Тибет! — предложил Игорь, и все сразу согласились, что в Тибет надо съездить непременно!..
Коротков родился в 1934 году, я — в 1932-м, Хозацкий — в 1931-м, Билибин — в 1930-м. В кухне-мастерской, на улице «цареубийцы» Каляева сидели четыре седеньких старичка, весело болтали, пили водку (только я не пил). Уже давно пора было расходиться, но все оттягивали расставание, очевидно подсознательно полагая, что так может случиться, что мы и не встретимся больше никогда. Но когда я робко заметил, что можно было бы, скажем, завтра ещё посидеть, предложение моё как-то замяли, Игорь предложил ехать к нему на дачу в Белозёрск, но всем было ясно, что в Белозёрск мы не поедем, что всё это ерунда… Я почувствовал, что чуть ли не силком собирая их вместе раз в пять лет, я скорее отдаю дань некой, уже позеленевшей от времени традиции, чем помогаю им осуществить собственную потребность, что сам я нужен им гораздо меньше, чем они мне.
Прощались на совершенно пустынных, пугающе безлюдных улицах…
Русский музей. Один из самых тоскливых пейзажей в русской живописи
— «Оттепель» Васильева. Я думаю, что Фёдор Александрович простудился именно тогда, когда писал эту картину. Стылая вода, набрякший сыростью снег, небо, враждебное всему живому, — всё это и привело к туберкулезу. Васильеву шёл 21 год. А через два года он умер. Ему предсказывали будущее гениального пейзажиста.
И зачем только Поленов[225] писал свои огромные полотна? Неужели сам не чувствовал, что он — непревзойдённый художник маленьких картин.
Александр Грин списал свой мир с картины Коровина[226] «Пристань в Гурзуфе» (1914 год).
«Мы достигли гребня холма…» Я ещё не знаю, что это, о чём, но я уже знаю, что это — перевод с английского…
Песков не прав. Он считает, что природу достаточно любить. Но её нужно и знать. Как математику.
Фамилия для режиссёра: Клеёнкер.
Булат Шалвович Окуджава.
Вчера в Париже умер Булат Окуджава. Гигантская потеря для русской поэзии, вообще для литературы.
Мы познакомились в Ленинграде в 1962-м. Там тогда проходили Дни журнала «Юность». Булат жил в Питере где-то на окраине, у него был огород, картошку выращивал. Он был очень беден, ходил в чёрном свитере и чёрных брюках с пузырями на коленках. А в стране не было магнитофона, на котором не были бы записаны его песни, он пел по всему СССР. Если бы не за песню даже, а за каждую бобину с плёнкой ему платили бы копейку, он был бы очень богатым человеком. Тогда на вечерах «Юности» выступали совсем молодые Белла[227], Вася Аксёнов, Гриша Горин. Я читал отрывки из «Заводной обезьяны». Булат пел песни под гитару. Однажды в каком-то огромном ДК мы с ним во время антракта прохаживались в фойе, когда к нам подскочили какие-то девчонки, сверкая глазами, кричали ему в лицо: «Как вам не стыдно! Вы развращаете нашу молодёжь!!» Булат спокойно тихим голосом стал им что-то объяснять, оправдываться. Они перебивали, не слушали его. Я еле утащил его за кулисы…
Все эти годы мы встречались от случая к случаю, а потом судьба свела нас в Переделкино.
Лёлька[228] принесла с новогоднего праздника коробку с конфетами в виде большого пластмассового колокольчика, а когда съела конфеты, сказала, что этот беззвучный колокольчик надо подарить дяде Булату, поскольку видела у него коллекцию колокольчиков. Булат растрогался и подарил ей настоящий, который умеет звонить. Он висит у меня в Переделкино при входе и сигналит, когда кто-то входит в дом.
Перед отъездом во Францию он вдруг позвонил мне по телефону, начал расспрашивать, как я живу. Мы, бывало, перезванивались, но никогда раньше он меня так не расспрашивал, ведь близкими друзьями мы не были…
Я люблю его книги и его песни. Песни прошли со мной через всю мою взрослую жизнь. Помню, на Памире я пел его песни, чтобы не заснул на горной дороге усталый шофёр… Господи, сколько ещё всякого я знаю и помню о нём!.. Строки из его песен становились газетными заголовками. Я вырезал их и дарил ему. У него была целая папочка моих вырезок… Он был очень хороший человек. Настоящий. Сознание, что его нет и не будет, угнетает.
