Заметки о войне на уничтожение - [10]

, записи Хейнрици 1933–1934 гг. демонстрируют желание найти свое место в новой политической системе, определить поведение в ней и встроить собственные убеждения и свою биографию в изменившийся политический ландшафт. Изначальный скепсис по отношению к новым властителям и недовольство перегибами их политики полностью не исчезли, но постепенно уступили место — вероятно автосуггестивному — подчеркиванию позитивных, с его точки зрения, аспектов. Главной точкой соприкосновения с «открытой мировоззренческой сферой»[54] национал–социализма была для Хейнрици «национальная мысль». Под ней офицер понимал цель создания объединенной и обороноспособной нации, сознающей свою силу как во внутренней, так и во внешней политике, то есть уже упомянутый идеал боевого национального сообщества. То, что он верил в возможность воплощения национал–социалистическим режимом этого идеала и таким образом смог вписать собственные военно–политические желания и биографический опыт в политику и идеологию нового государства, сделало Хейнрици уже в момент перелома в 1933–1934 гг., несмотря на все оговорки, сторонником гитлеровской диктатуры. Этому помогало и то, что его весьма впечатляла репрезентативная сторона нового режима: митинги, шествия, партийные съезды, приемы и прочие инсценировки, которые умело демонстрировали преемственность между «старыми» и «новыми» правыми.

Национал–социализм. Делают ли известная близость и частичная идентификация, которые с самого начала характеризовали его отношения с национал–социалистическим режимом, Хейнрици национал–социалистом или нет — вопрос несущественный. Куда более важным является то, что он как традиционный правый националист (будучи офицером он не мог вступать в партии) принадлежал к той части политического спектра, граница которой с радикально правыми течениями была размыта. В политико–идеологической среде «национального лагеря» существовал консенсус относительно того, что авторитарное государство должно устранить «слабую» либеральную демократию и вновь превратить Германию в великую державу через национальное объединение, отторжение всех «вредных элементов», вооружение и экспансию[55]. То, что для национал–консерваторов вроде Хейнрици «братки–дебоширы» внутри национал–социалистического движения выглядели отталкивающего, что политика репрессий казалась им порой чересчур брутальной, а политика экспансии чересчур рискованной, как правило, ничего не меняло в фундаментальном одобрении, готовности участвовать в жизни нового государства и использовать возможности, которые оно предоставляло «немецкому народу» и отдельным лицам.

И в этом отношении автобиографические заметки Хейнрици весьма характерны. Центральным отправным пунктом его слияния с национал–социализмом и интеграции в национал–социалистическое государство была личность Гитлера, который вызывал у него одновременно изумление и восторг: он был и «Гитлером», от которого Хейнрици до конца дистанцировался, и «фюрером», чьими успехами он до конца восхищался. Вполне осознанные колебания между близостью и отходом в сторону служили испытанным средством для того, чтобы в зависимости от ситуации идентифицировать себя с властью или обособиться от нее. Тем легче было убеждать себя, что постоянно находишься на «правильной», с моральной и политической точки зрения, стороне. Хейнрици мог осуждать действия режима в «расовом вопросе» или (как верующий протестант, занимающий позицию между «Немецкими христианами»[56] и Исповедующей церковью[57]) церковном вопросе, он мог критиковать в мирное время некоторые внешнеполитические маневры, а в военное — всё сильнее со временем — ошибки военного руководства и оккупационной политики, но «в общем и целом» поддерживать его. Однако в преддверии грозящего поражения, и особенно после окончания войны, ему удалось истолковать свое недовольство и критику отдельных пунктов как общее неприятие национал–социалистического режима. Пример Хейнрици подсказывает, как легко было оправдать собственную амбивалентность, сперва встроив себя в национал–социалистическую диктатуру, а затем, дистанцировавшись от нее, разумеется, не ставить перед собой вопросов о последствиях собственного соучастия в государственной тирании. Хейнрици был нацистом ровно настолько, насколько он им не был. Существенен, однако, факт его соучастия и не то, что его разделяло с «этими» национал–социалистами, а то, что его объединяло с ними.

Антисемитизм. Хейнрици был антисемитом. Пусть этот вердикт покажется поспешным, но доказательства в данном случае неоспоримы. Поражение и смена власти в 1918–1919 гг., Веймарская республика, англо–американские враги во Второй мировой войне — всё это для него однозначно было «жидовским». Первые антиеврейские действия национал–социалистического режима Хейнрици комментировал, частично критикуя их, но частично и поддерживая. Насильственные акции, такие как бойкот марта 1933 г. или погром ноября 1938 г., заходили, с его точки зрения, слишком далеко, но известное ограничение и лишение прав немецких евреев он одобрял. Польские «восточные жиды» из штетлов производили на него чуждое и отталкивающее впечатление, их угнетение и порабощение весной 1941 г. он описывал без капли сочувствия. Хейнрици разделял типичные для консервативных элит формы антисемитизма: религиозно–культурный антииудаизм, распространенный среди протестантов к востоку от Эльбы; политико–идеологический антисемитизм, для которого вся левая часть политического спектра была заполнена евреями и который находил свое сильнейшее воплощение во враждебном образе «иудобольшевизма»; и, наконец, диссимиляционно–сегрегативный антисемитизм, который требовал ущемления прав ассимилированных немецких евреев.