Заметки о России - [29]

. Я слышал страшные вещи о нападениях разбойников в этих краях, особенно от моего кучера; вначале я над этим посмеивался, но в конце концов меня так утомили его описания и замечания, благородной целью которых было отнять у меня рассудок, что я в хороших русских выражениях попросил его заткнуться, так как разбойники меня не волновали. Сейчас я вижу, что моя уверенность имела хорошие основания, так как в этих краях нет ни разбойников, ни честных людей, и таким образом нет и асов[371], по крайней мере в этой стороне, и я столь же мало страшился казачьих песков, сколь отец Авраам в свое время страшился арабских[372].

Со времени[373] моего отъезда из Москвы я только однажды спал раздетым в постели, купался я в реке, не ел горячую пищу и не пил кофе, только крайне редко чай. Должны бы были сбыться слова пророка Чельгрена:

Он пишет: я от вас не скрою,

Что на почтовом стане здесь,

В Р[оссии], можно и поесть,

Когда еду везешь с собою[374] (пр[одолжение] сл[едует][375]),

однако со мной этого не происходит, ведь я в той же мере, что и Вы, не люблю возить с собой припасы, помимо тех, без которых обойтись никак нельзя. Все же мое путешествие намного превзошло по скудности нашу совместную поездку по Швеции[376]. Например, вчера мы устроились на ночлег в 11 часов в открытом поле. Я выпил чашку кваса (который примерно соответствует фюнскому твину[377], так как с пивом его нельзя сравнивать), потом искупался в протекавшей там речке, затем съел ломоть сухого хлеба с колбасой, наконец выпил глоток молока, после чего улегся спать в той же повозке (или корыте для брожения теста), в которой ехал. Поблизости был постоялый двор, где кучер ел с людьми, чего мне делать нельзя; когда я его спросил, отчего он не заехал во двор, то получил ответ: потому что здесь живут жулики и воры. «А почему тогда ты не едешь во двор по другую сторону реки?» — на этот мой вопрос он ответил: «Потому что там они еще хуже». В 3 часа утра мы поехали дальше, оба без завтрака, без еды и питья, и до 11 часов, на палящей жаре, по бесконечной неприглядной пустыне,[378] которая даст фору исландской; здесь я, впрочем, впервые увидел верблюда, который пасся среди прочего скота; позже, после полудня я увидел калмыков, которые ехали на верблюдах и вели их с собой навьюченных; они все носят на спине, и их не используют, как лошадей, чтобы тащить повозки. В 11 часов мы приехали в уездный город Царицын, это старая пограничная крепость с разрушившимся земляным валом, в остальном он очень похож на фюнский Стеге[379] или Рейкьявик в Исландии, кроме того, что в нем, как это водится в России, много церквей, по крайней мере не меньше четырех. Но в этом городе нельзя было заказать ни чаю, ни кофе, так как там не хватало сахара. Мой обед состоял из молочной каши в деревянной миске; после этого баранина на деревянном блюде, представляющем собой целую доску примерно в дюйм толщиной. Нож выглядел как табачный нож, шириной в полтора дюйма[380]; мой собственный карманный ножик служил мне вилкой. NB: подобного обеда можно ждать только в уездном городе. После нескольких часов сидения на своем сундуке (чтобы несколько приподняться и создать себе какой-то обзор на пустынной равнине) я наконец увидел пограничный столб Казачьей земли (которая примерно в два раза больше Дании) и вновь российский герб, так как дорога здесь проходит через угол Саратовской губернии, к которой относится Царицын, и сразу после этого я увидел Волгу во всей ее красе, которая не показалась мне превосходящей заурядные реки в Исландии. В половине одиннадцатого вечера я приехал в немецкую колонию Сарепту, довольно милый городок на Волге, и теперь, когда я это пишу, часы показывают 12; у меня отдельный номер с двумя спальными местами, но когда я попросил матрас, хозяйка ответила: «Nein Bett haben wir nicht, das brauchen wir hier nicht»[381].[382] Ни в городах, ни в деревнях не принято заносить свои вещи в какой-нибудь номер и т. п. Но я поступил подобным образом, чтобы спокойно закончить это письмо (которое я начал в повозке) и так как завтра мне нужно будет остаться здесь в городе и посмотреть, не смогу ли я расстаться полюбовно со своим фурманом, поскольку он мне стал невыносим. Таким образом, вы можете составить представление о моем путешествии и о нынешнем положении.

P. S. 6 августа. Сегодня мой фурман на глазах у целой толпы калмыков отбил мне форменный земной поклон, как это заведено у русских; так что «великодушно дал я сердцу к полному склониться миру»[383].

Сарепта, 6 августа 1819 г. П. Э. Мюллеру[384]

Сарепта, 6 августа 1819 г.

Проф. и д-ру П. Э. Мюллеру

Высокоблагородный и высокоученый г-н профессор!

Я нахожусь сейчас примерно в 150 милях (более 1000 верст) от Москвы, поездка стоила мне многих неудобств и неприятностей, но собственно денег как раз было потрачено немного; впрочем, я не хочу повторять то, что Вы видите в приложенной записке профессору Нюэрупу, которую я с этой целью оставил незапечатанной[385]. Сейчас уже с полным основанием можно сказать, что я достиг Азии, по крайней мере я вижу не только татар, и калмыки уже здесь кочуют по степи со своими калмыцкими овцами и верблюдами. Эта долгая и тягостная поездка была для меня особенно скучной, потому что здесь совершенно не на что смотреть и нечему научиться. Чтобы не получилось так, что я напрасно так много претерпел и потратил так много денег, все мои помыслы связаны с Индией. В частности, [я пытаюсь понять], можно ли проехать туда морским путем через Каспийское море или обогнуть море с севера. Путь через Кавказ невероятно тяжел; меня это все же не пугало бы, если бы я не страшился расходов, которые, без сомнения, превысят выделенные мне на дорогу средства, а возможно, и не оправдают всего предприятия.