Заметки на полях - [43]

Катя молча смотрела, как я ставлю на стол тарелки, а когда я сел напротив неё, добавила:

— Всё равно они всё испортят. Не знаю, как. Но испортят…

Что-то в ней говорило не детское. Что-то давнее, пережитое. Что-то, до чего мне придётся докапываться долго и осторожно. Когда мне будет поверена эта тайна, я стану посвящённым. Это будет некий новый этап в наших отношениях, но время для него ещё не пришло.

— Ничего они не испортят. — Я вытащил из ящика стола две ложки, одну протянул Кате.

— Тогда, на балконе, ты правильно сказал: мы ничего не решаем. Только и можем, что натворить дел, пока никто не видит. А они — доберутся и испортят.

— Так! — Я пристукнул ложкой по столу. — Прекрати слушать всякую ерунду, которую тебе на балконе суицидники рассказывают. Тебе сметаны дать? Или майонеза? Извини, не в курсе твоих отношений с талией.

— А сгущёнка есть? — вдруг спросила Катя.

Я медленно-медленно улыбнулся. Встал, открыл холодильник и вытащил банку сгущёнки.

— Мадемуазель — извращенка. Уважаю. Чту. Разделяю.

* * *

Несмотря на все возражения, Катю я проводил до подъезда. И только там, стоя под козырьком, мы коротко поцеловались впервые за этот день. Не знаю почему, но это казалось правильным. У нас впереди была вся жизнь, и гнать коней сейчас, в самом начале, было бы глупо. Мы позволяли себе неторопливо изведать разные стороны связавшего нас чувства, а не просто объедаться начинкой, оставляя без внимания всё остальное.

— Само не пройдёт, — сказал я на прощание. — Мне придётся поговорить с твоим отцом. И мне важно, чтобы ты в этом разговоре стояла на моей стороне, даже если рядом тебя и не будет.

— Давай только не сегодня? — Она действительно боялась. — Я попробую его хоть немного подготовить…

— День рождения пятнадцатого, — напомнил я.

— Угу… Я приду.

Уже в дверях она посмотрела на меня с каким-то новым беспокойством.

— Ты домой?

— Не… Встречу Гошку.

Беспокойство усилилось. Катя как будто колебалась, но на этот раз не решилась сказать.

— Ладно… До завтра! — И она исчезла в жерле подъезда.

Хм… Интересно, что бы это могло быть? Ладно, посмотрим. Нет той фигни, с которой нельзя было бы справиться. Если это, конечно, не СПИД. Но если СПИД — при чём тут Гоша? Надеюсь, что ни при чём. На всякий случай не буду ширяться с ним одной иглой.

Гошу я встретил, едва отойдя от подъезда. Он плёлся к дому, ощутимо хромая. Даже сильнее, чем после прыжка с бункера.

— Здоро́во, подранок, — пожал я ему руку. — Как оно в целом?

— Сам-то как думаешь? — буркнул он. — Рыбин, сука…

— Рыбин? — переспросил я.

— Ну а кто? Вчера на перемене в сортир меня затащили, чуть башкой не макнули. Сегодня в коридоре…

— А Катя?

— Чего Катя? — недоумевающе посмотрел на меня Гоша.

— Блин, я же просил её за тобой присмотреть! Хоть бы сказала, что…

Чего угодно я ожидал, только не этого. Гоша вдруг стиснул зубы и что есть мо́чи врезал мне под дых. Сил у него было не так чтоб много, но злость добавила удару энергии.

— Ох*ел? — выдавил я, согнувшись в три погибели.

— Это ты, мудак, ох*ел! — крикнул Гоша. — Катьку там саму дрочат, как не знаю кого! У неё из-за тебя ни одной подруги не осталось. А этот Рыба, пидор гнойный, ей сегодня такое сказал… Короче, потом меня и отп**дили.

Про боль я забыл. Кровь бросилась в лицо. Вот, значит, как… И она молчала. Ни слова упрёка. Да, побоялась рассказать, что не смогла уберечь Гошу. И теперь наверняка себя ещё и за это грызёт. А я… А я — мудак, тут всё верно.

— Гоша, — тихо сказал я.

— Чё? Чё «Гоша», б**дь?

— Х*й в очо, не горячо? Харэ чёкать. Вечером не занят?

— Нет, а чё? — нахмурился он.

— Ну догадайся. Рыбину нужно показать, как выглядит п**дец. Ты со мной, или ты со мной?

Решительно поправив ремешок сумки на плече, Гоша сказал:

— С тобой!

— Отлично. Заодно и сами посмотрим.

— А?!

24

Реальный мир изумителен. Мир художественного произведения радует хотя бы тем, что в нём есть какие-то правила. Как минимум, правила композиции. Начало, середина, конец. А в жизни? А в жизни позвольте процитировать не написанную ещё песню из последнего альбома «Агаты Кристи»: «Всё ты знаешь, я же тоже знаю — всё на свете кончится ничем. Что нам в самом деле предлагают? Быть этим, или тем, каким-то, или с кем».

В этих строках содержится аж две мудрые мысли. Первая: всё в жизни действительно ничем не заканчивается, кроме смерти. Впрочем, даже этот тезис я опроверг своим собственным п**данутым опытом. Даже после смерти тебе дают жевать всё ту же жвачку из говна. И повторится всё как встарь: ночь, ледяная боль анала, кастет, заточка и гопарь… В общем, нет никакого начала, середины и конца. Всё течёт, всё меняется, и если ты не шаришь в восточных практиках, типа медитаций и прочего дзена, то можешь только тихо охреневать от происходящего, бухая по выходным.

Либо пытаться превратить жизнь в художественное произведение. Сломать руку тому, кто её пишет, оставляя тебе лишь узкие поля, отобрать ручку и смелым размашистым почерком написать: «Глава 1». Или: «Эпилог». Смотря как настроение.

Вторая же мысль, которую доносит до нас «Агата Кристи», ещё более печальна. Это — «с кем». Увы и ах, но девяносто пять процентов твоей жизни определяется теми, с кем ты дружишь.