Заметки из хижины "Великое в малом" - [129]

Под палками Лю Ни-шань узнал у служанки, как выглядел и во что был одет этот «бьющий в барабан», но найти его не удалось, и допрос служанки возобновился.

Внезапно сверху послышался чей-то тихий голос:

— Вот уже сорок лет я живу в вашем доме, господин, и ни разу не показалась вам на глаза, ни разу не подала голоса, поэтому вы не знали, что я существую. Однако сейчас я не могу больше выдержать! А не положила ли ваша супруга этот браслет по ошибке в лаковый туалетный ящичек, когда она приводила в порядок различные вещицы?

Посмотрели — браслет действительно оказался там. Но у служанки на теле живого места уже не осталось.

Лю Ни-шань очень огорчался и раскаивался. С тех пор он часто говорил самому себе: «Такие вещи неизбежно могут случаться не раз, но ведь лиса не всегда будет при этом присутствовать».

Вот почему, двадцать лет занимая чиновничью должность, он ни разу во время допросов по уголовным делам не прибегал к пыткам.

[1019. Превосходные стихи, написанные духом, вызванным гадателем, из которых ясно, что это дух женщины, умершей от любви.]

(1020.) В «Новых [записях] Ци Се»[597] говорится, что судья Царства мертвых сказал о вине Люй Лю-ляна[598]: «Слишком далеко зашел, раскрывая противоречия буддийского учения».

Это совсем не соответствует действительности.

Вина Люй Лю-ляна заключалась в том, что после падения династии Мин он не смог, идя по стопам И и Ци, голодать на горе Шоуян[599] и не сумел также остаться в неизвестности, спрятаться от мира, как настоящий отшельник. В халате студента сдавал он государственные экзамены, поставив себя наравне с учащимися областных школ. И старший сын его, Бао-чжун[600], тоже погнался за ученой степенью и вместе со своим младшим братом получил место в академии.

Разве можно оттого лишь, что он долго ел чжоуское просо, не отрекаясь от Инь, клеветать на него, вводя в заблуждение народ сомнением в его преданности? Он был нерешительным человеком, метавшимся то туда, то сюда, не имевшим твердых убеждений. Если вдуматься, его жизнь была сходна с жизнью Цянь Цянь-и[601]. Он умер от невзгод и неожиданных бед, а не от чего-либо другого. Что же касается того, что, занимаясь изучением буддизма, он раскрывал его противоречия, то это было вызвано его уважением к Чжу Си. Он не мог, раскрывая противоречия в теориях Лу и Вана[602], не коснуться секты чань[603]. Поскольку же он раскрывал противоречия в учении секты чань, то не мог не затронуть противоречий в буддизме. Это не было его изначальным намерением и не было его изначальной виной.

После того как золотой человек явился во сне[604], много было людей, разоблачавших противоречия буддизма, так же как много было тех, кто слишком далеко заходил в этом; если считать это преступлением, то, пожалуй, Люй Лю-лян и виноват. Однако мне довелось как-то слышать рассуждение Мин Юя, монаха с гор Утай[605].

— Если говорить о тех, кто раскрывал противоречия буддизма, то сунские конфуцианцы делали это глубоко, а Чан-ли[606] — поверхностно, сунские конфуцианцы — тонко, а Чан-ли — грубо. Но монахи и приверженцы буддизма боялись Чан-ли и не боялись сунских конфуцианцев, они ненавидели Чан-ли, а не сунских конфуцианцев.

Чан-ли осуждал практику пожертвований в пользу монастырей и содержания монахов за общественный счет, речи его были адресованы невежественному люду; сунские же конфуцианцы осуждали [буддийскую] теорию проникновения в суть предметов, их речи были адресованы ученым мужам и вельможам. В Поднебесной ученых мужей и вельмож немного, а невежественных простолюдинов много; средства, получаемые монахами от ученых мужей и вельмож, незначительны, получаемые же от невежественного люда, — велики.

Поэтому, если бы победу одержали речи Чан-ли, то в курильницах не жгли бы благовоний, монастыри не имели бы земли, то пусть бы и нашлись учители, искусные в проповедях, которые привели бы монахов на берега рек, где они ночевали бы под открытым небом с пустыми желудками, но смогли бы ли они проповедовать учение Будды? Это можно уподобить тому, как терпят поражение, когда противник, даже не пойдя в атаку, отрезает пути, по которым подвозят провиант. Вот почему они так боялись Чан-ли и так ненавидели его!

А если бы победили речи сунских конфуцианцев, то все ограничилось бы тем, что: «ваша конфуцианская теория такова, ваш конфуцианский закон таков, и вам совершенно не обязательно следовать за нами. Наша же буддийская теория такова, наш буддийский закон таков, и нам тоже не обязательно прислушиваться к вам. Каждый почитает ту проповедь, что он слышит, каждый поступает по своему разумению. Оба учения подпирают друг друга, не причиняя взаимного вреда». Вот почему они не боялись сунских конфуцианцев и не питали к ним ненависти.

Однако в речах конфуцианцев, писавших до династии Тан, была практическая польза; дела же конфуцианцев после Сун сводились к пустой болтовне. Разоблачение буддизма конфуцианскими начетчиками не нанесло буддистам ни малейшего ущерба, какой бы шум они ни поднимали.

Считать это заслугой — значит судить пристрастно, считать это виной — значит придавать слишком большое значение Люй Лю-ляну.