Заложники - [9]

Пошатывался.

Еще он был недавно, вроде бы, у Ларина, который уезжал, но уже и уехал - настолько это было далеко.

Впереди, в темноте брезжили очертания монастырских стен. "Мертвый город, - подумалось Виталию, - и я - мертвый". Ему внезапно снова захотелось взглянуть на серебрянниковскую картину, как будто бы в ней было что-то, очень важное для него. Его тянуло к ней почти физически, как к женщине, хотя он не понимал почему. А сам Серебрянников, несмотря на то, что оставался, не уезжал никуда, был чужой, и эти идеи его, которыми тот упивался, странные...

Это была почти трезвая мысль, и Виталий, проходя мимо очередного фонаря, остановился, развернул газету - мелькнуло знакомое лицо какого-то деятеля, обрюзгшее, - прислонил холст к столбу, а сам присел на корточки, чтобы получше разглядеть.

Изображение угадывалось с трудом, казалось серым, сливалось с сумерками, и это еще более усиливало ощущение мертвенности, которое он почувствовал еще там, в доме Серебрянникова.

И вдруг уже совсем трезво и холодно подумалось: "Великое творение! Игорь сам не понимает, ч т о он написал", - в груди стало пусто и гулко. Там он сидел возле холста, сначала на корточках, потом опустился на колени и все смотрел, смотрел, словно ждал, что откроется нечто...

О чем речь, они многое могли - Ларин, скольких поставивший на ноги, сложнейшие операции делал, Серебрянников со своими картинами, другого такого не было, но... но только не спасти город, их город, родной, кем-то безжалостным обреченный на заклание. Он, Виталий, тем более не мог.

А вдруг Серебрянников и в самом деле прав: Страшный Суд?..

Но только не принимала душа, не принимала!

Виталий закурил, глубоко втянул в себя дым. Еще раз чиркнул спичкой и поднес, горящую, к холсту - получше разглядеть, раздвинуть сумерки, и не заметил, как пламя доползло, подкралось к пальцам, обожгло. От неожиданности дернул рукой, выронив спичку. И потом завороженно смотрел, как медленно, робко занимается пламенем газета, на которой стоял холст, как расползаются красноватые язычки, ближе, ближе, почти касаясь края картины, вот оно затрепетало, как бы набираясь решительности, зашипело - и тут же рванулось, ринулось вперед...

ЗАЛОЖНИКИ

Не совсем ясно, как об этом рассказывать. От "я" значило бы полностью, пусть и ненадолго отождествить себя с героем, а следовательно, и ситуацией, с тем, что произошло, и таким образом приоткрыть шлюз в собственную жизнь, куда бы могло проникнуть, перетечь, пусть не сразу, - вечный страх накликать, ощущение глубинной связи между рассказанным и собственным существованием, где в конце концов так или иначе сбывается. Может, это и есть - расплата? И надо ли тогда вообще?

Но с другой стороны, я - это и был он, когда случилась эта авария на Волгоградском, - в тот момент впервые возникло ощущение раздельности, можно даже сказать, приятное, поскольку боли не было, а только спокойствие и отрешенность. И все, что творилось внизу, именно внизу, как будто душа действительно отлетела (болевой шок? стресс?), почему-то вовсе не казалось таким уж страшным. Хотя зрелище было, что говорить, лучше не видеть: сплющенная, словно съежившаяся "Волга" желтого, типично таксичного цвета, и врубившийся в нее наискось огромный "МАЗ", в последнюю секунду пытавшийся, видимо, вывернуть (или его просто занесло?), впрочем, это не имело уже значения.

И внутрь тоже лучше было не заглядывать. Хотя, как уже было сказано, сверху смотреть было отрешенно, да и покореженный металл ничего не заслонял, а был прозрачен, как стекло. Но описывать не буду. Не хочу! Человек такое неуемное существо, что ему, как Фоме неверующему, непременно дай удостовериться, пусть даже только метафорически - в л о ж и т ь п е р с т ы, это и ведет в конце концов...

Наверно, в момент столкновения я потерял от боли сознание (перелом был сложный, ногу, как мне потом сказали, собирали по кусочкам), так что информация поступала ко мне по каким-то иным, неведомым каналам - я все видел и слышал, будто сверху, а на самом деле - отовсюду, странное всеобъемлющее и всепроникающее присутствие.

То, что в критических ситуациях душа иногда отлетает и откуда-то в и д и т, особенно часто в минуты клинической смерти - об этом я читал, у Моуди, Ника приносила западное аккуратненькое издание - небольшого формата, пухленькая книжица с непривычно белой бумагой и столь же непривычно четкой полиграфией. Мне она тоже перепала - на одну ночь, утром Ника должна была обязательно отнести ее на работу и вернуть.

Удивительно было другое - я предчувствовал аварию. Да что предчувствовал! Я почти точно з н а л, до деталей: "МАЗ", выскочивший неожиданно на встречную полосу, мертвый шофер такси, потерявший сознание (и уже как бы тоже неживой) Реутовский, стоны, в том числе и мои собственные, вой "скорой" - как в кинокартине.

Наверно, знал - все-таки слишком, это потом казалось, знал, однако что-то похожее носилось перед глазами. Вернее, пронеслось, пока ловили такси, - Реутовский вышел на проезжую часть и махал рукой, кто бы ни проезжал - частник, грузовик или такси с пассажирами, он даже автобусы пытался останавливать, в такой азарт вошел, а мы с Виталием стояли немного поодаль и тоже голосовали, хотя одного Реутовского с его энергией вполне хватало.