Заложники - [8]

- А, Виталий! - обрадовался Серебрянников. - Сколько лет, сколько зим! Куда ж ты, милый, пропал? А я думаю: все разбрелись-разбежались, Ларин уезжает, бежит, как крыса с тонущего корабля. Садись! - Одной рукой он пододвинул Виталию стул, другой - рюмку. - Чистая... -поднес ее к глазам, повертел, понюхал. - А я вот с чайком его пользую, - кивнул на бутылку. Люблю, понимаешь ли, с чайком. А что нам еще остается, только чайком и баловаться... Давай, садись, - он сделал широкий приглашающий жест, рассказывай, что нового в жизни?

Виталий неохотно присел.

Вот и Серебрянников какой-то не такой стал, и не то чтобы очень пьян, но и не как обычно, неуверенность, суетность в нем сквозили, неспокойный он был, расплывающийся.

Виталий хлебнул коньяка, поморщился.

- Болел я, - сказал мрачно.

- Вот это нехорошо, дружище, зря это. Тебе нужно много здоровья, больше, чем нам.

- Зачем мне здоровье? - спросил Виталий, чувствуя, как сразу замутилось, загудело после коньяка в голове. - Все равно плохо будет. Отдаем ведь город, отдаем... Эх!..

- Д-да, - тяжело вздохнул Игорь Петрович, утыкая бороду в ладонь, пытаясь собрать ее всю в горсть, хотя жесткие волосы не поддавались, лезли в разные стороны, топорщились. - Подвел он, конечно, Ларин-то, и вообще жалко, у нас таких, как он, врачей, нет больше, для города он много значил, что говорить. Давно его звали. И меня зовут, - сказал он, поднимая покрасневшие глаза на Виталия, словно ожидая его реакции. - Обещают большую мастерскую, квартиру. - Он выдержал паузу. - Но я не поеду. Я тут останусь, - и постучал пальцем по столешнице. У меня тут дом. Мне тут надо жить, понимаешь, иначе я не смогу ничего, здесь для меня все...

Виталий смотрел на него исподлобья. И снова ветер донес до него острый пряный запах травы, скрывшей нижнюю полосу колючки вокруг будущего полигона. Впился в него этот запах, как заноза, будто он сам зацепился за острие проволоки.

- Я был там, - заглушая шум в ушах, сказал он. - Они уже дорогу начали...

Серебрянников приподнял бутылку, полюбовался на янтарное свечение жидкости. Плеснул в чашку.

- Видел я, знаю... Ларин говорит, что бесполезно, все равно мы проиграем.

- Ларин - предатель! - жестко отрезал Виталий.

- Идем, что я тебе покажу. - Игорь Петрович неожиданно резко встал, отодвинул стул ногой. - Идем...

Они прошли в небольшую мастерскую, светлую, с большим венецианским окном, как всегда заваленную эскизами, набросками, банками, тюбиками, кистями, всякой всячиной, назначение которой Виталию было неизвестно.

Серебрянников порылся в углу, в каких-то папках, газетах, и вдруг вытянул холст, небрежно сунул в руки Виталию.

- Смотри!

Виталий смотрел.

Солнечные золотистые лучи пробивались сквозь густую, ярко зеленеющую траву и тут же раздроблялись, окружая своего рода ореолом старую, рыжую от ржавчины колючую проволоку, а дальше снова зеленели кусты, деревья...

- Узнаешь? - спросил Серебрянников. - Это оттуда... Я там ходил, вокруг...

Все на картине было почти точно так же, как видел это там, возле Верчино, Виталий. Точно, но не совсем: веяло сквозь яркую зелень каким-то изнеможением, мертвизной, загадочная бледность подмешивалась, придавая зеленому цвету некоторую даже ядовитость.

Виталий никак не мог понять, то ли из-за некоторого расстройства чувств - ослабел после болезни, то ли под действием коньяка, так ли на самом деле или ему только кажется. Скорей всего, Серебрянников это нарочно так устроил, для какой-то своей цели: мертвенность нисколько не отталкивала, не пугала, хотя ядовитость неприятна была, но при этом - словно завораживала, притягивала глаз. Виталий смотрел - и внутри что-то тихо сникало, свертывалось.

Потом они снова сидели на террасе, пили чай, и Серебрянников, доливая в чашку коньяк, глуховато бормотал в бороду, что, видимо, так нужно, раньше или позже это должно произойти, он теперь окончательно понял. Раньше думал, что Страшный Суд - это как на картине Брюллова "Гибель Помпеи", помнишь? Блистание молний, разверзающиеся хляби, рушащиеся храмы, статуи, ужас на лицах... И сейчас многие так думают. Но только это заблуждение. Он понял, поэтому и решил отступить. Нет смысла, все равно они уже за чертой. Серебрянников дергал Василия за рукав.

- Страшный Суд уже идет, понимаешь? -Игорь Петрович полуобернулся и ткнул пальцем в стоящий на стуле холст, с которого Виталий так и не сводил глаз - картина почти гипнотизировал его. - Нет, ты представь: мы присутствуем при Страшном Суде! Это же грандиозно! Это великое в нашей жизни. Если б мы поняли!

Он сделал большой глоток.

А Виталий все вроде бы и понимал, что говорил Игорь Петрович, но как сквозь туман. Словно бы и не в реальности, а где-то рядом, возле, слегка расплывчато, хотя совсем близко.

Понимал ли?

- Может, что-то произойдет, должно произойти, я уверен, нужно набраться терпения, - напутствовал его Серебрянников, всовывая в руки завернутую в газету картину, - бери, бери, на память...

Был уже совсем поздний вечер, темно, несколько фонарей скудно высвечивали улочку, кое-где в глубине дворов виднелись освещенные окна домиков. Виталий был один, с холстом под мышкой, твердый - холст, а он, кажется, не в себе, от коньяка, хотя, может, и к лучшему.