Заложники - [12]

Следуя за ее взглядом, и cам пытался рассмотреть, но - не видел. Только еще больше тревожился все тем же неуютным, ноющим чувством, какое бывает иногда в сильно ветреную погоду от всеобщего - ветвей, крыш, облаков смятения. Непонятно, откуда это чувство. Хочется - и пусть смотрит. В конце концов, ведь у Ники это все от желания вполне чистого - причаститься Целому, не только космосу, но всем тайным энергиям мира. Задача была вернуться в это Целое, из которого человек выпал, снова слиться с ним физически и духовно. Так он это себе уяснил - по Никиным словам. Человек обитал в среде, но и выпадал из нее. Кругом были ангелы и демоны, а человек, живя среди великих стихий, сам состоя из них, оставался между тем вне.

Пасынок. Подкидыш. Изгой.

Океан вселенской энергии исторг из себя - на пустынный, глухой берег. Необходимо было воссоединиться, обрести, но не шагом назад, а шагом вперед. Свободным духовным творчеством. Новым крещением. Новым синтезом.

Ника искала. По целому часу, а то и больше она могла оставаться в позе лотоса с устремленными на кончик носа или сведенными на переносице глазами, подолгу стоять на голове или бегать босиком по снегу. И голодала по-настоящему - сутки (по субботам), трое, а иногда и дольше. Удивляло ее упорство, прежде незаметное. Терпение, с каким она проделывала над собой эти опыты, словно кто-то невидимый вел ее. И она - на его недоуменное: как это тебе удается? - торжествующе улыбалась: ей помогают, иначе бы она, конечно, не справилась. А главное, уже есть кое-какие результаты: она ведь почти научилась летать, не так, конечно, чтобы взмахнуть руками и воспарить, не по-настоящему (хотя иногда хочется), а... во время медитации, как во сне, легко и свободно, вдруг ощущает себя парящей над землей, высоко-высоко, а внизу все маленькое-маленькое, но такое отчетливое, словно она смотрит в бинокль, словно в д р у г о м с в е т е, - фантастическое ощущение! И легкость такая необычайная, душа прямо-таки трепещет, так это замечательно!..

Как-то у Бориса разболелась голова, очень сильно, ночь накануне была плохая, почти бессонная, то ли переработал, то ли очередная магнитная буря, которые на него даже очень действовали, резь в глазах, воздуху не хватает... И таблетки не помогали, что хуже всего. Ника поднесла к его голове руки и стала ими водить вокруг, вдоль лба, затылка, вдоль висков, как бы оглаживая горячими ладонями, периодически потирая их друг о дружку - накапливая энергию. На его страдальчески-скептическую гримасу она не обращала внимания, и что поразительно - боль действительно стала медленно утихать, словно вытекала из него, подчиняясь медленным движениям ее рук, показавшимся ему в те минуты очень большими, не руками, а крыльями какой-то большой птицы. Так он и уснул, не заметив, и очнулся через несколько часов, без боли, отдохнувший. Трудно было поверить, что это благодаря ей, Нике. Выходит, она действительно уже кое-что м о г л а, что-то ей уже открылось. Невероятно было, но ведь на самом себе испытал, да еще так осязаемо, - она его, можно сказать, воскресила. Вот как...

Наверно, и он бы мог тоже, почему нет? И у него хватило бы упорства, если... В самом деле, Ника ведь предлагала ему, а он противился, уклонялся, получалось, сам себя обкрадывал. Глупо. Но с другой стороны, слишком уж много выходило внимания к себе, все эти упражнения и прочее, какая-то чрезмерная забота о себе. Странная. Не жизнь, а сплошное усилие. Никин способ существования. И когда она т а к смотрела на него, словно насквозь, словно в нем был некий экран, на котором персонально для нее демонстрировался только ей одной доступный фильм, сделанный из него, Бориса, из того, что он сам в себе не фиксировал, не улавливал, может, даже и не ведал, что такое в нем есть, в такие минуты он чувствовал себя рыбкой в аквариуме, а ее - в какой-то другом измерении, потому что, находясь рядом, так смотреть нельзя. Как будто она знала про него больше, чем он сам. Но что, собственно, она могла такого знать?

Да, иногда ему действительно казалось, что Ника немного не в себе, самое пугающее. Как предугадать, что может произойти с человеком, вступающим в совершенно неведомую область, тоже ведь нагрузка на психику, еще какая! Все эти упражнения - без руководителя, без контроля... Он слышал, что бывают срывы, а грань, по которой они ходят, и без того тонка. Как у Пушикна: "Не дай мне Бог сойти с ума..." А они, храбрецы (или авантюристы?), сломя голову совались туда-не-знаю-куда - бери их голыми руками...

Борис хорошо помнил тот случай с однокурсницей, вдруг на семинаре заговорившей вслух куда-то мимо преподавателя, мимо них всех, находившихся в аудитории, словно никого больше не было, и преподаватель испуганно оглянулся, как если бы кто-то стоял за его спиной, к кому она и обращалась. Горячо так, словно убеждая в чем-то, говорила, то улыбалась, то вдруг мрачнела, то начинала громко хохотать, и главное - ничего не понять, хотя вроде на родном языке. И к ним поворачивала лицо, как бы приглашая к разговору, и потом снова к тому невидимому за спиной преподавателя. Вот тут-то и возник страх, смешавшийся с неловкостью, - не знали, что делать, как реагировать. Хорошо преподаватель проявил находчивость и продолжал занятие как ни в чем не бывало, хотя весь побледнел, и капельки пота на висках. Не забыть того ознобного состояния жути...