Заложники - [72]

— Ты так думаешь?

— Это же ясно как день!

Довиле захотелось вызвать его на откровенность или, на худой конец, подразнить.

— Ты, конечно, уверен, что наши ребята ушли сражаться за дело богачей? Ведь так, кажется, пишут газеты, а для тебя печатное слово свято, — ехидно сказала девушка.

— Не преувеличивай! У меня самого голова на плечах, — вскинулся Пятрас. — Уж как-нибудь болтовню от правды отличить могу.

— Тогда скажи, что ты думаешь о наших товарищах, которые ушли в лес? — не отставала Довиле.

— Начнем с того, что они не наши товарищи. А уж за что они борются, вряд ли и сами толком знают. Зато глотку дерут: за свободную Литву, за свободную Литву! А за какую именно Литву? Если за такую, какой она была прежде, то мне этот вариант не подходит.

— А если не за такую?! За лучшую?! — перебила его учительница.

— За какую бы ни сражались, все равно у них ничего не выйдет! Кишка тонка! — хмуро возразил Жичкус. — Разве не смешно, что они пытаются одолеть силу, которая поставила на колени гитлеровскую Германию?!

— Может, они надеются на помощь со стороны?

— На чью же? Американцев?! Да для них Литва — пустой звук! Невыгодный бизнес!

— Да, трудно быть маленькими, — грустно сказала Довиле, уставившись в пол.

— Именно поэтому не следует еще больше ослаблять свой народ! Стреляют вслепую налево-направо! Дождутся, пока сами не схлопочут пулю, — желая закончить разговор, мрачно подытожил Пятрас Жичкус.

Довиле невольно поежилась и пристально посмотрела на гостя. Единственным се желанием было сейчас заставить его высказаться до конца.

— Не слыхал случайно, из наших ребят никто не погиб? — спросила она. — Скажи, ведь ты наверняка все знаешь!

— Кое-что знаю! — самодовольно ответил милиционер. — Что же касается твоего Шарунаса, можешь быть спокойна: он жив… пока. Правда, у него теперь другое имя, вернее, кличка — Папоротник. Сделал карьеру: стал вожаком бандитской шайки. Под его началом около двадцати мужиков.

Довиле вспыхнула, вскочила со стула, потом снова села.

— С чего это ты взял, что у меня только Шарунас на уме?! — выпалила она. — Ведь в леса подались четверо из нашего класса.

— Да, но из них ты любишь только одного, — жестко парировал Пятрас. — Не юли! Я это еще в школе заметил.

— Заблуждаешься, — покраснев еще больше, возразила Довиле. — Шарунас многим нравился, а мне — не больше, чем остальным, только и всего.

— Дай-то бог, — буркнул Жичкус и, помолчав, сказал: — А ведь не исключено, что он захочет тебя увидеть, что тогда? Им там в лесу сейчас несладко. Приходится заметать следы, так припекло.

Довиле сосредоточенно слушала.

— Школа ведь как на ладони видна. Он не решится, — сказала она наконец.

— Это ничего не доказывает. Ночью они смелеют. Кстати, ты не слыхала про Бородача, здешнего лесного атамана? — как бы между прочим поинтересовался милиционер.

— Ребята рассказывали. Один малыш не приготовил урок. Я его спросила, в чем дело. Покраснел, бедняжка, заикаться стал, но все-таки признался: оказывается, Бородач к ним приходил, заставил всех на колени встать, молитву прочитать.

— Погоди, дойдет и до тебя очередь, — пошутил Жичкус.

— Придется подзубрить молитву, все перезабыла, — в тон ему ответила Довиле.

— Чаще всего и божье слово не выручает, — заметил Жичкус.

— Что же тогда прикажешь делать? — подалась вперед девушка. — Придется тебе, Пятрас, защищать нас. Ведь ты при оружии.

Взгляд милиционера потеплел.

— А ты возвращайся со мной в Кликунай, тогда защищу!

— Что я там забыла?

— Будешь моей женой, — не задумываясь, ответил Пятрас.

Довиле от души рассмеялась.

— Ну вот, с ней серьезно, а ей все шуточки, — обиженно протянул Жичкус. Покосившись на развеселившуюся девушку, он стал не спеша застегивать шинель.

— А кто же в деревне будет трудиться, если все в городе осядут? — вытерев выступившие от смеха слезы, спросила юная учительница.

— А я других не уговариваю, я только тебе предлагаю.

Довиле снова расхохоталась. Ее позабавило неуклюжее сватовство школьного приятеля. Девушка предложила гостю земляничного чая, но тот вежливо отказался, сославшись на то, что в соседней деревне его ждут товарищи.

Спустившись во двор, Пятрас бросил прощальный взгляд на окна второго этажа, но, устыдившись своей слабости, резко отвернулся, поднял воротник и ушел.

V

Детский гомон давным-давно стих, ребятишки стайками или по одному рассыпались по соседним усадьбам, ушли в родные деревни. Отправился домой с толстушкой женой директор школы, здание опустело. Когда же совсем стемнело, на первом этаже послышалось позвякивание, шарканье и под конец стук упавших дров возле печки. Это принялась за работу школьная сторожиха — уборщица Леокадия. Она любила трудиться не спеша, но на совесть, и, когда заканчивала работу, все вокруг сияло, блестело, а наутро печка согревала своим теплым дыханием звенящий от детских голосов класс. Перед уходом тетя Леокадия поднялась на второй этаж, постучалась к Довиле и сообщила:

— Я уже кончила, учительница. Ухожу. Можете запирать.

— Спасибо, тетя Леокадия, — ответила Довиле и, спускаясь со сторожихой по лестнице, пожаловалась: — Когда вы там работаете и я слышу внизу шаги, то ничего не боюсь. Но стоит вам уйти, тут наступает такая тишина, что прямо в ушах звенит. Поначалу я ужасно боялась одна, а теперь понемножку привыкаю.