Заложники - [70]

— Ты не голоден?

— Нет. Я на минутку. Меня ждут.

Девушка припала к его груди и прошептала:

— Не пущу!

— Я теперь ночная птица. За мной в темноте охотятся.

Довиле бросила испуганный взгляд на стол, где рядом с конспектами лежал автомат Шарунаса, холодно поблескивающий в темноте. Оружие показалось ей живым существом, забредшим вместе с Шарунасом в ее комнатушку. А сейчас оно следит черным глазом дула за каждым ее движением, не пропускает ни одного ее слова. Довиле растерянно замолчала.

— Как там наши? — нарушила тишину девушка.

— Пока все живы-здоровы.

— Никто не жалеет, что бросил школу?

— Один слабаком оказался, из седьмого класса. После первой же перестрелки сдрейфил, к маме с папой сбежал, прячется теперь.

— А ты как?

— Я своих решений не меняю. Знаю, за что сражаюсь, — с решимостью в голосе ответил юноша.

Поколебавшись немного, Довиле решилась поделиться с другом сомнениями, которые все это время терзали ее:

— Ты только не сердись… Люди говорят, что зря вы все это затеяли. Напрасно погибнете, а ничего не выиграете.

Шарунас подскочил как ошпаренный.

— Не верь этим бредням! — воскликнул он. — Мы не одиноки. О нашей борьбе знают на Западе. Нам оказывают поддержку.

— Болтать по радио — невелика помощь.

— Довиле! — отчаянно выкрикнул Шарунас, стиснув сильными пальцами ее руки. — Ты говоришь совсем как Пятрас Жичкус. Может, ты уже с ним снюхалась?

Девушка припала к груди долгожданного гостя, который так неожиданно снова ворвался в ее жизнь.

— Ну, не сердись, любимый. Я просто поделилась с тобой своими мыслями. А с Пятрасом Жичкусом у меня нет ничего общего.

Юноша отпустил ее руки, успокоился и ласково привлек подругу к себе. Вдохнув тепло ее кожи, запах густых волос, он с жаром произнес:

— Верь мне! Верь, что бы ни случилось, вопреки всяким пересудам!

— Я и сама хочу верить, — прошептала Довиле. — Только у меня сердце не на месте. Стоит мне увидеть, как из города выезжает машина с солдатами, мороз по коже подирает. Сразу представляю, как они тебя… Не могу уснуть по ночам.

В это время кто-то осторожно побарабанил пальцами по стеклу.

— Мне пора, — сказал Шарунас и вскочил. Одной рукой схватил лежащий на столе автомат, а другой продолжал обнимать девушку. Затем подошел к окну, распахнул его и обернулся. — Ты чем собираешься заниматься после школы? Учиться поедешь или станешь работать?

— Говорят, в деревне учителей не хватает, — помолчав, сказала Довиле. — Скорее всего, годик поработаю. Где-нибудь в глухомани. А потом, наверное…

— Я найду тебя в твоей школе. До свидания!

Шарунас выскочил наружу, и ласковая летняя ночь сразу же укрыла его черной завесой.

IV

В начальную школу деревни Луксненай Довиле поехала не по собственному выбору — предложили в уездном отделе народного образования. Она без возражений согласилась. Пожалуй, решение не было случайным: девушке доводилось бывать в этих местах, и в памяти ее отчетливо запечатлелась школа: двухэтажное желтое здание в окружении кустов акации и сирени с приветливо сияющими широкими окнами. Запомнилась эта деревушка и своим старинным погостом, куда привозили хоронить покойников из самых отдаленных мест. На поросшем соснами холме — деревянная часовня, а вокруг — кресты, кресты… В конце лета, на праздник святого Рокаса, люди собираются на этом кладбище помолиться, помянуть усопших. Для местных жителей это самый большой праздник в году. Они прибираются вокруг дома, моют до блеска окна, пекут пироги — ведь непременно заглянут родственники или знакомые. После службы в каждой усадьбе, в каждой избе раздается веселый гомон, а чуть позже — и песня.

Ладно, пусть будет деревня Луксненай, согласилась Довиле, а вернувшись из отдела народного образования домой, пожалела о легкомысленном поступке: вдруг бы ей предложили что-нибудь поближе к железной дороге или шоссе? Теперь же ее ждет богом забытая окраина, где о девушке никто и не вспомнит, никто не навестит, а потом, глядишь, она и сама свыкнется с такой участью, обрастет мхом, как валун у болота, и там закончит свои дни.

Новоиспеченная учительница собралась наведаться в деревню на велосипеде — посмотреть, что к чему. Жатва подходила к концу, на дороге валялись пучки соломы, а в полях то тут, то там высились копны, напоминающие выстроившихся в очередь толстых баб. Довиле, привыкшая к равнинам родных мест, искренне любовалась пригорками и ложбинами, где текли ручьи, березовыми рощицами будущего места жительства. Велосипед резво слетал с косогоров в пахнущие сочными травами луга, громыхал по деревянным настилам мостков, под которыми безмятежно журчала темная, чистая вода. На холмах, в окружении высоких кленов и лип, раскинулись крестьянские усадьбы. Повсюду мелькали, суетились занятые летними работами люди. Мимо с тарахтеньем проезжали телеги: в тех, что были с высокими грядками, похрустывали снопы, а на дне легких пустых повозок тукали на ходу жерди. Глотая пыль, девушка долго ехала вслед за телегой, груженной пшеницей, — огромной как гора, на верху которой восседала женщина. Ее почти не было видно, лишь белела высоко над землей светлая косынка.

Довиле с любопытством разглядывала встречных ребятишек-подпасков, приглядывающих за коровами и овцами. Одни из них вежливо здоровались с ней, другие наивно пялились вслед. «Ведь это мои ученики, — с гордостью и волнением думала будущая учительница. — Я научу их читать, считать, передам им все, что знаю сама». Она уже с нетерпением ждала первого дня занятий. Не такое уж и захолустье эта деревня Луксненай, решила Довиле. Всюду живут люди, везде те же труды и заботы. Нужно только уметь радоваться тому, что имеешь, что видишь, что тебя окружает.