Заложники - [22]

Не выдержав, Гругис все-таки спросил:

— А где же княжна Айсте? Почему ее не видно?

На лицо старшей сестры набежала тень.

— Айсте нет с нами. Родители выдали ее за Жадейкиса, боярина из Расейняй, — не глядя в глаза гостю, ответила она.

Для Гругиса эта новость была как гром среди ясного неба, и он не удивился бы, если бы в этот миг на него обрушился потолок. Кусок застрял у юноши в горле, руки тряслись и не слушались его. Он с мольбой глядел на старшую сестру Айсте.

Воцарилась долгая неуютная тишина. Совладав с собой, княжич несмело поинтересовался:

— Когда это случилось?

— Нынешним летом, накануне жатвы.

Гругис потупился и, уставившись в сияющий белизной пол, глубоко задумался. Неожиданно он вскочил и, буркнув «спасибо», кинулся к выходу. Единственным его желанием было сейчас вспрыгнуть на коня и умчаться отсюда куда глаза глядят. Юноша и сам не мог определить, какие чувства владели им, отчего он пришел в такое смятение, будто здесь, в этом доме, его предали или подняли на смех.

До сих пор на жизненном горизонте Гругиса не появлялось ни одного хмурого облачка, на его долю не выпали пока тяжкие переживания. Правда, несколько лет тому назад не вернулся из похода старший брат, но Гругис, который сильно любил его, все же не принимал эту потерю близко к сердцу. Ведь гибель на войне — дело привычное и достойное. Когда враг разрушил Локисту, трудно было удержаться от слез при виде руин и пепла — это было все, что осталось от замка. Но ни одно из тех переживаний не шло в сравнение с горем, которое обрушилось на него сегодня. Сердце его готово было разорваться от тоски.

Очутившись во дворе, Гругис заметил почерневшую деревянную бадью, которая раскачивалась под порывами ветра на колодезном журавле. На краю бадьи сидели воробьи и, нахохлившись, косились на блестевшую в ней воду. Он подвел к воде коня — птицы вспорхнули и улетели прочь. Уши животного при каждом глотке мерно подрагивали, а по шее скатывались вниз крупные капли. Юный князь почувствовал, что и у него пересохло в горле. Он шагнул к колодцу и схватился отяжелевшими руками за край журавля. Заскрипел, натужно застонал старинный обомшелый стояк. Вода оказалась прямо ледяная, заломило зубы, зато дышать стало легче. «Если бы я знал…» — снова и снова думал Гругис, хотя на самом деле вряд ли бы он знал, как поступить. Скорее всего отправился бы в чужие края, только не к Эйтутису. С этой минуты он воспылал ненавистью к низкорослому косноязычному князю замка Кражяй. Он с омерзением следил за этим расфуфыренным щеголем, когда тот в окружении женщин появился на пороге своего нового дома. На нем была бобровая шуба и лисья шапка, сбоку болтался короткий меч, специально подобранный для этого малорослого мужчины.

Сидя верхом на коне, Гругис издали насмешливо наблюдал за церемонией прощания. Группа всадников ожидала князя здесь же, во дворе, — люди уже держались за поводья, спеша тронуться в путь. Когда наконец Эйтутис, подпрыгнув, уцепился за седло, кто-то из верховых спросил:

— Куда отправимся, князь?

— В Локисту! — торжественно ответил тот и ударил шпорами коня, отчего тот взвился дыбом.

«В замок, которого уже нет», — нахмурившись, подумал Гругис.

III

Никогда еще во дворе князя Скирвайлиса не видели такого скопления почетных гостей. Сюда съехались князья и родовитые бояре со всей Жемайтии. Когда в светлице, оставив свиту во дворе, собрались одни только военные вожди, им пришлось потесниться, чтобы разместиться за столом. Те, что остались снаружи, сошлись все вместе на косогоре загона, развели там костер, стали жарить то ли барашка, то ли козленка, весело загомонили, завели оживленные беседы и под конец затянули песню.

— А ты князя Витаутаса видел? — спросил кто-то.

— Видел. Баба бабой: ни усов, ни бороды, — послышался ответ.

— А ведет себя совсем как тур. Как набычился да зыркнул в мою сторону — у меня аж мурашки побежали, — делился впечатлениями по-медвежьи угловатый бородач.

— Ну а что твои мурашки делали, когда ты крестоносца увидел? — поддел его собеседник.

— Тут, брат, у меня все тело зачесалось. Особенно руки. Так не терпелось сгрести его в охапку!

— Вот мы немцу зададим перцу: как борова пырнем, да в речку зашвырнем!

— А вот и не пырнешь. Князь Витаутас тебе его на шею посадит, — резонно возразил зачинщик разговора.

— Ну уж нет! Не бывать этому! — вскипел бородач.

Гругис, которого отец попросил приглядеть за порядком во дворе, узнать, не требуется ли что-нибудь кому-либо из гостей, разрывался между двором, где находилась свита, и домом, где собрались вожди. Лошадей пустили попастись в просторном загоне, где было вдоволь травы, правда, местами уже побуревшей. Скирвайлис пожалел сена, поэтому разрешил поставить в конюшне только коня Витаутаса и его приближенных. Гругис то и дело прибегал сюда, чтобы полюбоваться молочно-белым конем князя. Высокий, длинношеий жеребец фыркал, будто наглотался пыли, и взрывал копытом навоз, проявляя беспокойство. Такого красавца не было ни у кого во всей округе. Правда, находилось в конюшне Скирвайлиса несколько породистых скакунов, изъятых у немцев, но куда им было до этого белоснежного красавца. По слухам, во время битвы он на лету подсекал коней неприятеля.