Заложник - [25]

Так вот, у всей этой разношерстной публики почему-то именно Солнечный, хотя подобных поселков по области нынче пруд пруди, вызывал особую какую-то неприязнь. Может, потому, что залезть и украсть ничего нельзя. А как это — видеть рядом с собой, почти в руках держать и — не взять? Обидно до слез. И в охранники никого из местных жителей не брали. Секьюрити привозили специальными автобусами из Москвы, они сами охраняли «периметр», ни с кем знакомств не водили, в гости не звали, хотя всем известно было, какие красоты и удовольствия имелись за этой стеной. Ну, будто из другого государства люди жили, ничем в округе, кроме своих удовольствий, не интересуясь. А разговоры между тем шли разные…

Еще когда только начинали строительство поселка, местные власти каким-то образом умудрились назвать исконные пахотные колхозные земли бросовыми, никому не нужными. Какие им за такое решение деньги отвалили московские банкиры, оставалось только догадываться. Но что отвалили — факт! Наученный постоянным государственным грабежом, народ умел считать уже и в долларах, и, главным образом, в чужих карманах. Стало быть, прикидывал стоимость сотки драгоценной своей землицы, к которой хотя и сам не имел никакой охоты руки прикладывать, но, как та собака на сене, не желал и отдавать угодий, где еще деды трудились, за так, то есть безвозмездно для себя. Начальство на то оно и начальство, чтоб руки греть на твоей правовой беспомощности. Это и ежу понятно. Если бы, к примеру, поделились, ну тогда, может, у местных жителей иные бы отношения с банкирами сложились. Но никто ни с кем, естественно, делиться не хотел и на призыв известного экономиста времен перестройки не откликался. Поскольку ни за высокой оградой, ни по другую ее сторону, среди районного начальства, дураков не было. Зато как бы подзабытая классовая ненависть, она всегда где-то рядышком, только позови.

Ну и вот, значит, когда шло строительство и ни о какой такой стене даже и речи не было, местный люд частенько наведывался на стройплощадку.

Дивились на невиданную в здешних краях технику, совсем чудных рабочих в немаркой и красивой одежде, ни черта не понимавших по-русски, кроме двух-трех широко известных матерных выражений. Смотрели, как растут дома, подводятся под крыши. Как огромные деревянные срубы обкладывают фигурным красным кирпичом, доставленным сюда в целлофановых упаковках. Будто пиво какое… Вообще, все здесь было необычно и интересно. К примеру, если кинуть в окно сквозь кованую узорчатую решетку бутылку с зажигательной смесью, что в народе названа «коктейлем Молотова», как станет гореть? Сразу все займется или только внутри будет выгорать? А на другие дома перекинется? Или всякий раз придется по-новому начинать? Серьезные шли разговоры, вдумчивые и по-местному, по-крестьянски, неторопливые. Да и куда торопиться-то? Куда бежать? Еще ведь и не обжились хозяева-то! Всему свое время… А что такое время опять настанет, никто и не сомневался. И в газетах про то пишут, и сказано же, что мир по спирали развивается, так вот она, спираль, и вернет все однажды на круги своя. Куда денется, обязательно вернет…

Да, не любили здесь пришлых богатеев. А за что их уважать? Деньги у них ворованные, никто и не сомневался. На чужой беде райскую жизнь себе соорудили. Чего их жалеть? Потому и пользовались случаем по возможности хоть мелко, но все же подгадить. Отработки масляной на внешний «ихний бордюр» разольют. Это чтоб богатенькие сыночки на своих заграничных тарахтелках поскорее башки себе поразбивали к чертовой матери. Либо гнутых гвоздей с той же целью понакидают, еще там чего «веселенькое» сочинят. А свидетелей-то и нет! Кого винить? Словом, шла ни шатко ни валко почти невидимая партизанская война, которую всегда держит в своей заначке вечно чем-то или, вернее, кем-то обиженный русский мужик.

Такая, значит, история…

Покачал головой Турецкий, выслушав своеобразную и совсем незамысловатую исповедь Игоря, подумал и остановился на том соображении, что и причины, и следствия суть дела рук самого человека. И совсем не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, откуда возникло взаимное неприятие, которое при определенных обстоятельствах может обернуться большой печалью… Дай Бог, чтобы этого, однако, не случилось.

Вообще-то, в не такие уж и добрые старые времена вожди враждующих племен, когда им и в самом деле осточертевала постоянная война, находили возможность замирения. У одного дочка, у другого сын, вот тебе и семейная пара. Ну а у родственников какие после этого взаимные претензии? Не идеальный вариант, но все же… А вот навскидку, как говорится! Согласится ли тот же Игоряша выдать свою Светку за какого-нибудь деревенского парня? Да ни в жизнь! Ибо нет в их мире ничего такого, что могло бы соединить несоединимое. Разве что в порядке особого исключения? Но оно, это исключение, даже и не просматривалось.

К той же мысли Турецкий возвращался и позже, во время застолья. Когда приходилось невольно наблюдать за многочисленными хозяевами этой жизни, слушать их серьезные разговоры, ловить случайные реплики, догадываться, о чем они думают, понимать, какие их обуревают заботы… Нет, верно замечено, что у каждого в конечном счете свое горе, своя беда: у кого жемчуг мелкий, а у кого щи пустые…