Закулисные тайны и другие истории… - [105]

Но всё-таки самый прекрасный Герцог в «Риголетто» был, на мой взгляд, Паваротти в фильме Жана Пьера Поннеля.

Потому что когда Поннель понял, что имеет такое сокровище, как Паваротти, такой волшебный инструмент, как голос Паваротти, он придумал образ вот этого Бахуса, этот абсолютно вакхический образ, окруженный мясом, виноградом, черт-ти чем – и никому образ толстого и не очень молодого Герцога не мешал. Наоборот, эта была великая находка.

* * *

Будущее театра им. Натальи Сац мне видится очень разнообразным. Его возможности – и артистические, и чисто физические – пока использованы далеко не полностью.

Под «физическими» я имею в виду возможности этого уникального здания. Мы уже использовали фойе театра и мастерские театра, у нас работают Большой зал и Малый зал, а впереди еще много задумок.

Понятно, Наталья Ильинична придумала этот театр совершенно в других условиях. Уже нет этого государства, нет этой идеологии, нет юных пионеров…

По идее, этот театр мог просто отмереть за ненадобностью, как отмирают сейчас разные части прежней социальной культуры, скажем, общество «Знание» или киножурнал «Фитиль», или некоторые гарантии социальной обеспеченности, которые были раньше.

Но мы решили этот театр подвергнуть кардинальной перестройке. И конечно, сделать его не только детским, но и взрослым.

То есть утром и днем мы показываем спектакли для детей разных возрастов (причем, как я уже говорил выше, даже для «грудного возраста»), а вечером – спектакли для семьи, для людей всех возрастов.

И не боимся показывать острые спектакли, современные, дискуссионные.

У нас уже есть своя аудитория, которая приходит именно на такие спектакли, и эта аудитория растет.

Тем не менее наш Театр гордо носит звание «Академический».

Что это значит? Значит, мы должны выдавать высокий уровень, значит, у нас высокая планка. И мы не можем опускаться ниже этой планки.

Наши артисты – это выпускники лучших театральных и балетных вузов Москвы и Петербурга и занимать их только в спектаклях детских – значит обрекать их на профессиональную деградацию.

И потом, это огромное здание должно работать всё время, а не только утром, оно должно наполняться зрителями, должно приносить доход.

Мы с коллегами решили, что нам нужна очень сложная репертуарная структура, где будут охвачены все – от самых юных до самых пожилых, от неофитов до знатоков. И репертуар от Монтеверди до Штокхаузена.

* * *

Я не собираюсь приглашать в свой театр драматических режиссеров. Но я с удовольствием приглашаю музыкальных режиссеров, как маститых, так и начинающих. У нас ставили Дмитрий Бертман, Александр Федоров, многие выпускники ГИТИСа, и мои ученики, и Тителя, и Бертмана, потому что в театре должны быть разные стили, разные постановщики.

Мы работали с австрийцами, и это был один опыт, мы работали с англичанами, и это был совсем другой опыт, и всё это нас очень обогатило.

А драматических режиссеров – не хочу. Пусть они сначала научатся читать клавир.

* * *

Неудачи в моей творческой жизни, наверное, были.

Не мне судить.

Однако неудачи – это неизбежная и важная часть в профессиональной жизни художника. Кто-то сказал, что до 40 лет ты обязательно должен пережить катастрофическую неудачу, и после неё подняться и найти в себе силы двигаться дальше, вперед и вверх.

Другое дело, когда неудачи на тебя обрушиваются извне.

Как было, скажем, в жизни Шостаковича.

Ведь после печально известной статьи в «Правде» он больше никогда не писал для сцены. Да, он написал массу прекрасной музыки, но никогда практически больше не обращался к жанру оперы.

Очевидно, что-то в нём было подавлено и сломлено навсегда.

Хотя, конечно, он мог бы стать великим оперным композитором.

Такое же горе было у великого Прокофьева. После нескольких ударов кремлевского хлыста он никогда не смог подняться до своих прошлых вершин и как-то жалко пытался защититься и спасти свою жизнь при помощи «Повести о настоящем человеке» и оратории «На страже мира». Но это его не спасло.

* * *

Старинная опера – моя отдельная страсть.

Многие считают меня блаженным за то, что я уже много раз за последние 20 лет ставлю оперы XVII–XVIII веков.

А мне ужасно обидно, что Россия, великая культурная держава, обладающая несметными музыкальными сокровищами, в том числе и своей собственной древней музыкой, остается абсолютно глухой к старинной музыке Италии, Франции, Германии.

И конечно, к старинной опере. А там ведь есть такие великие имена, как Шарпантье, Люлли, Рамо, не говоря уже о таком оперном гиганте, как Гендель.

У нас этих авторов почти нигде не ставят.

А на Западе, в любом оперном Доме ты найдешь пару названий и Генделя, и Перголези, и Люлли.

Считается, что наша публика этого не поймет.

А я борюсь и доказываю всем, что эта музыка живая, и она приносит современному человеку много ярких и прекрасных эмоций: и грусть, и печаль, и тоску, и радость, и главное – утешение…

* * *

Когда иду ставить оперу в новый театр и встречаюсь с артистами уже в репетиционном зале, я всегда очень хорошо подготовлен.

Я знаю текст, и музыкальный и словесный, знаю чего хочу, примерно представляю себе каждую мизансцену.