Законный брак - [87]

Довольно серьезное заявление, но доказательства Маунта неоспоримы. По его мнению, поскольку современные пары заключают браки по глубоко личным причинам и в границах своего союза создают некую «тайную жизнь», они априори представляют угрозу для любого, кто хочет править миром. Ведь первая цель любого авторитарного правителя – обеспечить контроль над населением путем принуждения, идеологической обработки, запугивания или пропаганды. Но, к своей досаде, постепенно правители понимают, что им никогда не удастся полностью контролировать или даже отслеживать то тайное, что происходит между двумя людьми, которые регулярно спят в одной кровати.

Даже сотрудники Штази, восточногерманской коммунистической разведки, самой эффективной тоталитарной системы полицейского контроля в мире, были не в силах прослушать все до единого частные разговоры, что велись в частных домах в три часа ночи. Это никому никогда не удавалось. И не важно, какие незначительные, тривиальные или серьезные темы обсуждаются в интимной обстановке, – эти разговоры (вполголоса, шепотом) остаются уделом исключительно двух людей, делящихся друг с другом секретами. То, что происходит, когда свет гаснет и двое остаются наедине, собственно, и определяется словом «приватность». И речь не только о сексе, но о гораздо более опасном аспекте – интимности. Ведь у каждой пары в мире есть потенциал со временем превратиться в маленькое изолированное государство из двух человек, создав собственную культуру, собственный язык и свой этический закон, в которые не посвящен больше никто.

Эмили Дикинсон писала: «Из всех душ, созданных Творцом, я выбрала одну». И вот именно эта идея – что по сугубо личным причинам мы можем предпочесть одного человека, которого будем любить и оберегать больше остальных, – и выводит из себя родственников, друзей, религиозные организации, политические партии, сотрудников иммиграционной службы и военных по всему миру. Эта селективность, эта узконаправленность ваших интимных чувств бесит абсолютно всех, кто мечтает вас контролировать. Почему, вы думаете, американским рабам не позволялось заключать браки? Потому что работорговцам было страшно даже подумать о том, чтобы позволить рабу испытать ту безграничную эмоциональную свободу и чувство ревностно оберегаемой интимности, которые культивирует брак. Брак в некоторой степени символизирует свободу сердца, а такие дела недопустимы в рабовладельческом обществе.

По этой самой причине, заявляет Маунт, с целью усилить собственное влияние власть имущие на протяжении всей человеческой истории всегда стремились разорвать естественные человеческие связи. Как только появляется новое революционное движение, культ или религия, все проходит по одной и той же схеме: все ваши прежние индивидуальные связи пытаются разорвать. Вы приносите кровавую клятву беспрекословного подчинения новым хозяевам, правителям, догме, божеству, нации. Как пишет Маунт, «вы должны отречься от своих земных владений и привязанностей и следовать за флагом, крестом, полумесяцем или серпом и молотом». Одним словом, вы отрекаетесь от своей настоящей семьи и клянетесь в верности новой, большой. Вдобавок вы должны с готовностью принять новые, навязанные извне и отдаленно напоминающие семью отношения, которые вам предлагаются (жизнь в монастыре, кибуце, партии, коммуне, взводе, преступной группировке и т. д.). А если вы предпочтете жену или мужа коллективу, то получается, что вы подвели и предали общее дело; вас подвергают порицанию как эгоистичного и ленивого человека или, того хуже, предателя.

Но люди все равно продолжают это делать. Сопротивляются коллективному мнению и выбирают одного, а не многих, и любят этого одного. Мы видели, как это случилось в раннехристианскую эпоху, помните? Отцы раннего христианства совершенно недвусмысленно наказывали людям выбирать целомудрие, а не брак. Целибат должен был стать новым общественным порядком. И хотя некоторые ранние христиане действительно приняли обет целомудрия, большинство все же решительно отказались от этого. В конце концов христианским лидерам пришлось уступить и смириться с тем, что люди все равно будут жениться. С аналогичной проблемой столкнулись марксисты, попытавшись создать новый мировой порядок, при котором дети воспитывались бы в коммунальных детских садах, а между парами не существовало бы особой привязанности. Но коммунистам повезло не больше, чем ранним христианам. Фашистам тоже не повезло. Им, безусловно, удалось повлиять на форму брака, но искоренить его как институт – никогда.

Справедливости ради скажу, что не удалось это и феминисткам. На первом этапе феминистской революции радикальные активистки питали утопические мечты о том, что свободные женщины, будь у них выбор, предпочтут отношения сестринской солидарности репрессивному институту брака. Некоторые из этих активисток, например сепаратистка Барбара Липшуц, дошли до того, что стали утверждать, будто женщины должны и вовсе перестать заниматься сексом – потому что секс якобы представляет собой действие, унижающее достоинство женщины и подавляющее ее. Целибат и дружба – такой должна была стать новая модель отношений для женщин. Скандально известный манифест Липшуц так и назывался: «Никто не должен никого иметь». Святой Павел, возможно, выразился бы иначе, но принцип проповедовал тот же: плотские связи неизменно порочат человека, а романтические партнеры отвлекают его от более возвышенного и почтенного предназначения.