Он поднялся на третий этаж. В коридоре было пусто, из классов доносился гул. Костя остановился у двери с табличкой «9-в». Присел на корточки, посмотрел в замочную скважину. Никого не видно. Стол — и за ним окно. Придется ждать перемены.
По коридору кто-то зашаркал. Костя обернулся. Нянечка.
— Ты что тут делаешь? — спросила она строго.
— Товарищей жду. По комсомольским делам. Переменка скоро?
— Через двадцать минут.
Нянечка открыла дверь девятого «в».
— Петр Анисимович вызывает к себе Колесникову.
Лена Колесникова вышла в коридор.
— О, здорово, — сказал Костя.
— Здравствуй.
— Слушай, как бы мне Витьку вызвать. На полминуты. Срочное дело.
— Он на «камчатке» сидит. Подожди, скоро урок кончится.
Костя кивнул. Лена ушла. Ждать в коридоре было небезопасно, но Костя уселся на подоконник. Раз отец вызвал к себе эту каланчу, значит, будет разговор. А начнет делать внушения — надолго!
Колесникова поздоровалась.
Петр Анисимович хмуро предложил сесть.
— Я пригласил тебя. Колесникова, как секретаря комитета комсомола. И хочу говорить с тобой не только как заведующий учебной частью, но и как коммунист. Поэтому прошу отнестись к нашему разговору сугубо серьезно.
Лена кивнула. Почему-то у нее неприятно засосало под сердцем. О чем может говорить завуч с таким предисловием?
— Плохие у вас в классе дела. Колесникова, — сказал Петр Анисимович.
Александр Афанасьевич вздохнул громко и прерывисто.
— Как же так? — спросил Петр Анисимович. — Сверстники ваши себя не щадят на стройках коммунизма. Лишения терпят. В бараках живут. И все — во имя высокой цели! А в это же время в вашем девятом «в» комсомольцы, я подчеркиваю: комсомольцы, первые помощники партии, разводят, прости, что я с тобой вынужден говорить на такую щекотливую, интимную тему, — разводят любови с пошлыми письмами и стишками!
— К-как любови? — растерянно спросила Лена.
— Очень просто. Я новый человек в школе, может быть, еще не в курсе всех дел. Скажи-ка, Звягина — комсомолка?
— Оленька? Да.
— И как она в смысле морального облика? Ничего за ней не замечалось такого?
Лена вспыхнула.
— Нет.
— Не следили, вот и не замечали, — ехидно вставил Александр Афанасьевич. — А впрочем, может быть, она и чиста. И даже скорей всего — чиста!
Петр Анисимович метнул на него недовольный взгляд.
Александр Афанасьевич умолк, будто поперхнулся.
— А за Шагаловым ты ничего не замечала? — снова обратился Петр Анисимович к Лене.
Лена съежилась. Перехватило горло от волнения. Она не понимала, чего от нее хотят, но чувствовала, что расставлены сети, невидимые сети, и ее заманивают в них.
— Что ж ты. Колесникова? Я с тобой разговариваю, как коммунист с комсомолкой, откровенно.
— Я… я не… не понимаю…
— Она не понимает, — многозначительно повторил Александр Афанасьевич.
— В девятом «в», — жестко сказал Петр Анисимович, — налицо неприглядные факты морального разложения.
Лена сжала ладошками горящие щеки.
— И носителями этого разложения являются Шагалов и Звягина.
Лена наконец поняла, о чем толкует завуч. Вскинула голову, посмотрела на него удивленно.
— Какое же у них разложение, Петр Анисимович! Они ж дружат! Весь класс знает!
— Гм… Я так и предполагал, что весь класс знает. Не спорю, может быть, между Шагаловым и Звягиной ничего такого и не было. Но суть. Колесникова, не только в фактах и, я бы сказал, не столько в фактах, сколько в тенденции! И когда девятиклассники начинают заводить нездоровые шашни, писать вот такие записочки и пошленькие мещанские стишки своему «предмету», это очень и очень опасная тенденция. И с ней мы должны бороться дружно, сообща. Колесникова, вырывая ее с корнем, как больной зуб. Ведь что значит это самокопание в себе? — Петр Анисимович потряс над головой листками, исписанными мелким почерком Виктора Шагалова, — Это безумная, преступная растрата духовных сил. — Петр Анисимович уставился на Лену Колесникову, будто гипнотизировал ее. — Вокруг подобных фактов надо создавать общественное мнение, Колесникова. Вот поэтому я и пригласил тебя. Мы тут посовещались и решили переписку Шагалова со Звягиной предать гласности. Пусть будет наглядным примером для других неустойчивых, если таковые в нашей школе еще имеются. Полагаю, что ты, как секретарь, согласишься с этим? — Петр Анисимович взглянул на часы. — На большой перемене необходимо будет прочесть по школьному радио вместо обычных новостей письмо и стишки Шагалова. Разумеется, с соответствующими комментариями. Возьмешь это на себя. Колесникова.
— Но ведь это… это нечестно — читать без разрешения автора.
— Ерунда. Раз они написаны…
— Но ведь они не для радио написаны! Я не буду, Петр Анисимович… Это нечестно — читать чужие письма.
— Ты забываешься. Колесникова. Ты — секретарь комитета ВЛКСМ! С тебя спросят!
— И пусть спрашивают! — твердо ответила Лена и сама удивилась своей дерзости. Словно раньше маячили перед тобой руки противника, не давали сделать бросок, а вот теперь впереди только кольцо — бросай!
Петр Анисимович побагровел.
— Хорошо, Колесникова, мы поговорим на эту тему в другом месте. Но прошу преждевременно не сообщать никому. Это — комсомольская тайна.
— Таких тайн не бывает, Петр Анисимович, — сказала Лена, вставая. — Не бывает комсомольских тайн от комсомольцев.
