Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [25]

Я еще не отведал, как следует, этого труда. Да и не только я: ведь вся наша бригада состояла из молодых здоровых парней с горячей кровью в жилах… Завтрак наш состоял из 150 граммов хлеба, овсяной каши с песком и мелкими камешками, которые отвратительно скрипели на зубах, и кипятка. Это было все. Работа в страшный среднеазиатский зной вызывала сильную жажду, но воды не было, — вернее, ее не давали заключенным. В полдень раздался звон чугунного колокола. Обед!

На обед выдали нам суп-баланду. В содержимом этого варева разобраться было невозможно. Я заметил несколько крупинок, какие-то зеленые листики: то ли капуста, то ли что другое. На второе — перловка, опять пополам с камешками. Я зачерпнул ложку, но мне стало так противно, что я выплюнул набранное. Видевшие это засмеялись, а один крикнул мне: "Зачем выплевывать, лучше все сразу выкинь!”

Но делать это было небезопасно. Вдруг мы услышали злобные вопли надзирателя. Он вопил на паренька-новенького из соседней бригады. Новичок выбросил содержимое миски на землю. "Стерва, не нравится жратва?! Не по вкусу пришлось, зажрался, падла, дармоед!? Скажи спасибо, что это получаешь!” — с этими словами надзиратель огрел беднягу прикладом.

"Встань! Пойдешь сейчас работать один, без напарника и без отдыха. Тогда узнаешь, как еду выбрасывать!” Пинком в зад он сбросил парня с места. Невезучий пошел работать в котлован, мы же — могли продолжить наш жалкий обед. Надзиратель приговаривал, злорадно поглядывая на свою жертву: "Пристрелю как бунтовщика”.

Парень трудился до тех пор, пока окончательно не выбился из сил. Он упал, но, чтобы тачка не скатилась, крепко вцепился в нее обеими руками. Надзиратель подошел поближе. "Вставай, стерва, бунтовать вздумал?” — таким образом он издевался над обессиленным, покуда тот не потерял сознание. Тогда его поволокли в санчасть. Что представляло из себя это заведение — описать немыслимо. Достаточно сказать, что над ней всегда стояло плотное облако жуткой вони, от которой можно было задохнуться, как в дыму… Там лежали вповалку дизентерийные и прочие инфекционные больные. О гигиене смешно говорить… Люди умирали пачками, и их списывали, словно паршивый скот.

Одни умирали, а на смену им приходили новые, так что начальству беспокоиться не приходилось.

Особенно плохо приходилось с водой. Во время работы ее не давали, так как боялись потерь рабочего времени. Люди мерли от жажды прямо в котловане… Трупы со страшными пересохшими ртами валялись на грунте.

В жилую зону нас приводили едва волочащими ноги. Только теперь я начал понимать, что такое лагерь. За несколько дней пребывания там я смертельно устал… А впереди было шесть долгих лет. Выдержу ли я? Вероятно, такой вопрос задавал себе не я один, но особо мы не делились своими мыслями: каждый замкнулся в себе.

Недалеко от лагеря протекала речка Басу — медленная, узкая. Каждый день, когда нас вели на работу, я любовался ею, мечтая искупаться.

Время шло. Я вживался в лагерный быт, привыкал к нему…

Помню один тоскливый, зимний день. Шел дождь со снегом. Дорога, по которой вели нас к котловану, была, разумеется, проселочной. Дождь превратил ее в болото, куда ноги погружались по щиколотку. Иногда дорога буквально отрывала подошвы. Направляющие все прибавляли шагу, чтобы быстрее миновать тяжелый участок пути…

Конвоировал нас старшина со своим отделением. Этот конвой отличался особой жестокостью. Старшине тоже трудно было шлепать по грязи. Он крикнул: "Направляющий, короче шаг!”, но колонна продолжала идти с прежней скоростью — видно, впереди не слышали слов старшины. Конвоиры стали прикладами останавливать внутренние ряды, а начальник конвоя с пистолетом в руках добежал до головы колонны. Мы услышали три выстрела и ругань… "Всех перестреляю, сволота!!” Раздалась команда для всей колонны: лечь в грязь. По рядам прошло, что впереди трое убиты. Нас колотили прикладами, сапогами. Стоило кому-нибудь поднять голову, как он немедленно получал прикладом по затылку… Досталось, понятно, и мне по ребрам. Нас мучали с наслаждением, старательно. Одни визжали и выли от боли, другие лишь обессиленно стонали, но издевательство продолжалось.

Пролежали мы в грязи под дождем больше часа. Затем нас подняли и повели обратно в лагерь. С нас струями стекала грязная вода и кровь. В таком виде нас заставили "поразмяться”: бегать по двору полчаса. Потом загнали в бараки.

А застреленные остались лежать на обочине. Мы видели, как за ними снарядили подводу с тремя заключенными…

Бараки не отапливались. Мы разделись, отжали мокрое насквозь белье и одежду, переоделись в сухое…

Вскоре нас вывели во двор зоны, под дождь. Три трупа лежали во дворе. Нас выстроили в одну шеренгу и заставили пройти мимо убитых. Проходя, я прочитал надпись: "Каждый бунтовщик получит то же самое”. У одного из убитых был пробит лоб. Другой лежал с раскрытым окровавленным ртом: видно, хотел что-то сказать в свою защиту, но его остановила пуля. Третий был убит в грудь. Все трое скончались мгновенно, хоть в этом им повезло…

Трупы лежали во дворе двое суток, потом их убрали.

Начальника конвоя мы некоторое время не встречали. Но вскоре он появлялся вновь: теперь на его плечах красовались новенькие погоны младшего лейтенанта МВД. Поощрение за зверское убийство ни в чем не повинных людей. Это было настоящее лицо советского законодательства, без маски, без прикрас…