Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [24]

— Держи крепче, это твоя покупка, — сказала она, протягивая мне кошелек. Я буквально лишился дара речи…

Девушка была не одна, с подружками. Они выглядели совсем детьми, не верилось, что мы коллеги.

— Сколько же тебе лет? — с трудом проговорил я.

— Тринадцать, — ответила та, что вернула мне кошелек.

Я пришел в себя.

— Покупка это ваша, — галантно ответил я, — во всяком случае, я дарю ее вам, вы это заслужили.

Даже не поинтересовавшись содержимым кошелька, я пошел своей дорогой.

Как-то прогуливаясь в городском парке, я вновь встретил этих девушек. С ребятами. Одна из них, — та, которой я отдал кошелек, — подошла ко мне, обняла, познакомила со своими спутниками. Была она какая-то особенно радостная, сияющая, вся светилась. Мы погуляли всей компанией. Отстав немного с одним из парней, я спросил об этой девушке. "Ей тринадцать, — ответили мне. — Вчера стала женщиной. Целку ей поломал во-от он. — Рассказчик указал на некоего молодого человека. — Он — сифилитик, а она, дуреха, и не подозревает ни о чем… " Я пришел в ужас. "Вы не должны были допустить этого!” — возмущение мое было беспредельным. — "Да мы его сами боимся, он способен на все, — последовал ответ. — Говорит: "Раз меня наградили, так и я буду награждать всех, покуда не попадусь… "

С этими словами мой собеседник исчез. Больше никого из участников этой истории я не встречал.

— Аллах, чего только не бывает в жизни, каких только подлецов не приходится встречать! — проговорил на ломаном русском мой сосед по нарам, узбек из Самарканда.

Ровно месяц пробыл я в этой камере. Каких только повествований о тюрьмах и лагерях, о рудниках и тайге сибирской я не услышал!..

В конце этого месяца меня предупредили, что вскоре состоится суд.

15 сентября 1948 года меня судили. Прошло пять месяцев с того дня, как покинул я родительский дом.

На суде мне даже говорить не дали. Спросили, как обычно, фамилию, имя, отчество, год рождения и прочие "установочные данные”, и через двадцать минут зачитали приговор: шесть лет трудовых лагерей.

Затем вернули обратно в тюрьму, но на этот раз посадили в общую камеру с теми, кто уже имеет приговоры. Готовились к отправке в лагеря. Здесь сидели фабричные и заводские рабочие, арестованные за кражу… катушки ниток или лоскутка (в приговорах это называлось "расхищением государственного имущества”), сидели крестьяне, которые "присвоили” початок кукурузы или несколько яблок. За все это давали семь-восемь лет каторги.

Один из заключенных рассказывал, что прошел всю войну, а жена в это время работала в колхозе, "давала урожай для победы”. Вернувшись он узнал, что один его ребенок умер от голода. Он продолжал трудиться, чтобы прокормить оставшихся детей. Однажды он взял на плантации три кисти винограда.

Его осудили за "кражу колхозного добра” (в приговоре не упоминалось, какого именно). Опять-таки, семь лет. "Лучше бы мне не возвращаться домой, не видеть и не знать всего этого ужаса”, — в отчаянии повторял он…

Работал в этой тюрьме надзирателем некто дядя Ваня. Имел за спиной, так сказать, двадцать лет "беспорочной службы”И зятя около себя пристроил. Кстати, дочь его работала здесь же надзирательницей, только в женском отделении. И даже он не мог припомнить такого количества заключенных…

И действительно, все было переполнено: поток шел за потоком. Надо было набрать как можно больше рабов для "великих строек коммунизма”, в газетах красиво именуемых "комсомольскими стройками”.

Тюрьма была заполнена молодежью. Наденет девушка со швейной фабрики лоскут материи на голову вместо косынки, а на проходной ее останавливают, арестовывают и шьют дело о воровстве на производстве… Дают пять лет…

Чем больше становилось заключенных, тем богаче делалась Страна Советов. Эти заключенные давали стране нефть, руду, марганец, ртуть, золото, они строили новые промышленные предприятия, прокладывали железные дороги…

После суда я неделю провел в тюрьме, дожидаясь этапа. Меня с группой других заключенных отправили в лагерь, расположенный неподалеку от Ташкента: в город Чирчик. Весь он был целиком и полностью построен каторжниками, только до войны, в период сталинских партчисток. Затем и его задним числом приписали к "комсомольским стройкам”, даже адрес сменился: "Станция Басу, п/я 1”.

По прибытии в лагерь нас построили колонной и начали перекличку по алфавиту. Мне пришлось дожидаться долго: в Ташкенте я раздобыл документы на имя Якубова Якова Семеновича. Но вот раздалась и новая моя фамилия. Я вышел из строя. Как и все прочие, разделся догола и держа свои пожитки в руках, пристроился к длинной очереди в баню. Одежду при входе сдавали на дезинфекцию. После бани нас распределили по бригадам. Выдали мне лагерное обмундирование: китель, брюки, кальсоны черного колера, нижнюю сорочку, фуражку (она звалась почему-то — "Уйти-уйти), знаменитые "ЧТЗ”: обувь из автомобильных покрышек.

Я попал в "молодежную” бригаду. С ребятами я познакомился быстро, а многие оказались мне знакомыми еще по воле.

Ночь я провел без сна, только под утро мною овладела тяжелая дрема. Разбудил меня голос соседа: "Вставай, пора на работу!” Сводили нас в столовую на завтрак, затем — после проверки, — в шесть утра мы приступили к работе. Мы должны были рыть канал шириной, приблизительно, в 25–30 метров, (вывозить вырытую землю из котлована). Объект назывался”Акаван’.’ Канал предназначался для орошения Голодной степи. Работенка показалась нам на первый взгляд не слишком тяжелой. Народу копошилось множество. Поднимали наполненные землей тачки по деревянным настилам (один шел впереди, а другой подстраховал его сзади), долбили кетменями землю.