Закон Талиона - [113]

— Воочию зрю дошедшие до наших дней психоособенности неандертальца, — подколол Виктор Сергеевич.

— Люди добрые, — Горин призывно вскинул правую руку с зажатым в пальцах куском сыра, — и этот человек таки думает, что он остроумно пошутил! Эх, Витя, кабы ты знал…

Вячеслав Владимирович фразу не закончил — задумался, капля соуса повисла на сыр-ном срезе, немножко поколебалась и шмякнулась обратно в пиалу.

Не дождавшись продолжения, Виктор Сергеевич нарушил какое-то ощутимо тревож-ное молчание.

— А хорошо бы узнать, в конце концов. Ты всё жуёшь, жуёшь, а я строю догадки. Скажи на милость: причём здесь Карл Юнг, неандертальцы и указания товарища Сталина?

— Ты ещё забыл спросить, — очнувшись от раздумий, Вячеслав лучезарно улыбнулся, — причём здесь четвёртая группа крови? А жую я, потому что смакую.

Группа крови

(продолжение).

Профессор, выдержав длинную паузу, хитроватым взглядом поверх очков обвёл при-тихших курсантов и сказал:

— А теперь оставим в покое на некоторое время неандертальцев и перепрыгнем через тысячелетия в век эдак двадцатый, в самое начало. Но сперва скажите, что вы знаете о Тибе-те?

Вопрос прозвучал неожиданно, и молодые парни начали недоумённо переглядываться. Потом послышался робкий голос:

— Это где Гималаи?

И поехало:…Тибетское нагорье…автономия в составе Китая…ламы там заправля-ют…столица Лхаса…далай-лама…

В ответ на каждую реплику профессор согласно кивал, похожая на грецкий орех лысая голова важно склонялась к очередному эрудиту, тонкая жилистая шея при этом словно на-прягалась так, что под морщинистыми складками рельефно проступали вены, из-под бровей поблескивали запавшие глазки. С каждым кивком очки в роговой оправе всё ниже соскаль-зывали по приплюснутому носу.

— Ну, что ж, не так плохо, — наконец подытожил он, поправив очки, — вы даже превзош-ли мои ожидания. Я удивляюсь не тому, как мало вы знаете о Тибете, а тому, что вы вообще хоть что-то о нём знаете. В программе современной школы на уроках географии Тибету от-водится в лучшем случае пара строк, а жаль. Жаль, хотя бы потому, что это моя родина. Да, да, молодые люди, далёкая и, не побоюсь такого слова, экзотическая. Начнём с того, что до-браться туда довольно трудно. Тибетское нагорье словно зажато между Гималаями с юга и горной системой Куньлунь с севера. И хотя высота нагорья в среднем превышает пять тысяч метров, вокруг него крепостными бастионами ещё на тысячу-тысячу пятьсот метров возвы-шаются покрытые льдом горные пики. Севернее Куньлуня на полтыщи вёрст смертельно опасная пустыня Гоби. Географически Тибет вроде бы плотно соседствует с Монголией, Афганистаном, Пакистаном, Бутаном, Непалом, Индией и, в том числе с СССР через Па-мир, но ландшафтно он практически отрезан от всего остального мира. Это страна снежных вершин, сотен озёр и тысяч рек и речушек. Народу там раз-два, и обчёлся, и это притом, что на территории Тибетского нагорья запросто может разместиться парочка европейских стран. Мир замкнутый, обособленный и, уж поверьте старику, суровый к человеку. Да, замкнутый и суровый. Такая вынужденная обособленность во многом определила культуру тибетцев, жизненный уклад и развитие производительных сил. Хотя, какое, к чёртовой бабушке, развитие! Так — промыслы, ремёсла, скотоводство, террасное земледелие и сегодня, как и тысячу лет назад. Стагнация. Вот вы, товарищи курсанты, воспитанные в духе атеизма, привыкли понимать религию, как средство охмурения народных масс правящими классами. Должен отметить — не всё так однозначно. Да, да, молодые люди, не всё! В период зарождения человеческой цивилизации, в непрерывной борьбе за выживание, с запрограммированной неотвратимостью возникали различные, тогда пока ещё примитивные верования: тотемизм, культ духов предков, шаманизм, поклонение солнцу, дарующему свет, поклонение огню теплотворному или воде, как источнику жизни. Я, грешным делом, с высоты своего старческого маразма полагаю прямую взаимосвязь разума и веры. Вера, как продукт осмысления окружающего мира, опередила науку, но она же, легко и просто объяснив акт Творения и место человека в Мироздании, помогла разуму выстоять перед бешеным ликом непознаваемой, неумолимой стихии, помогла не погрузиться дерзкой мысли в сумерки потрясающего сумасшествия. И чем выше поднимался человек по ступеням познания, тем сложнее становились верования, приобретая религиозные очертания. К чему я это говорю? Да к тому, чтобы вы, товарищи курсанты, с пониманием и уважением отнеслись к верховным религиозно-мировоззренческим установкам, сформировавшимся, в том числе, в среде тибетского народа. Там, прежде всего, человек не мыслит себя вне религии, там все духовные и материальные проявления его существования органично вписаны в религию. Такая страна, такой народ. И я там родился. Случилось сие знаменательное событие по уточнённым данным в одна тысяча восемьсот девяносто девятом году. Отец мой принадлежал к высшему духовенству и был ближайшим сподвижником и советником далай-ламы тринадцатого, воплощению бодхисатвы Ченрези — Авалокитешвары. Мне исполнилось пять лет, когда в 1904 году с востока в Тибет вторглись китайские императорские войска. Маньчжурская династия Цин решила прибрать к рукам Тибетское нагорье. Территориальные притязания Китая не понравились британцам, и они повели наступление на Тибет с запада, со стороны Афганистана через Гиндукуш. Британцы вели себя, как завоеватели, а маньчжуры, как погромщики и мясники. Монастыри сравнивали с землёй, а священнослужителей рубили саблями, соревнуясь, кто глубже рассечёт тело с одного удара. Командующий цинской армией генерал Чжоу Эфрын получил прозвище Чжоу-мясник. В такой обстановке далай-лама срочно организовал посольство к русскому царю с просьбой о помощи. Возглавил посольство мой отец, а я подвизался в качестве писца. Да, в том возрасте я уже владел каллиграфией лучше многих взрослых. Как мы добирались — рассказ особый, и живописать все трудности и опасности пути не буду из экономии времени. Так я впервые попал в Россию. Маньчжуры всё-таки оккупировали большую часть страны и захватили Лхасу — столицу Тибета. Возвращаться стало некуда. Отец занялся врачеванием, я учился в русской школе. Так продолжалось шесть лет. В 1911 году династия Цин была низложена, маньчжуры ушли, и мы получили возможность вернуться на родину. Но что-то сломалось в моём отечестве. Возможно, свою роль сыграло то обстоятельство, что далай-лама, призвав народ к вооружённому сопротивлению захватчикам, борьбу не возглавил, благополучно отсиживаясь за границей. Пропало уважение к власти, которую он персонифицировал. Видимо, желая как-то сгладить отрицательное впечатление от своего бегства, далай-лама возобновил своё правление с репрессивных мер по отношению к высшим военным чинам. Самым страшным наказанием считалось лишение перевоплощения, что достигалось отрезанием головы у важного преступника и высушиванием её в специальном помещении, где постепенно собралась большая коллекция жутких останков. Одновременно далай-лама начал заигрывать с народом. Процесс отправления молитв поставил, в прямом смысле, на поток. Водяные и ветряные колёса крутили молитвенные барабаны, и потому считалось, что молитвы о народном процветании возносятся непрерывно днём и ночью, пока течёт вода и дует ветер. Но такая рационализация только больше отвратила бедноту от теократической власти. Возле храмов и мендангов валялись дохлые собаки, которых никто не убирал, на священных надписях появлялись человеческие экскременты. Не только тёмные крестьяне и кочевники-скотоводы, но и сами священнослужители нарушали заповеди Будды. Например, монахам запрещалось убивать животных, однако кладовые монастырей были забиты тушами овец и яков. Придумали способ безгрешного убийства: загоняли животных на скалу, откуда те падали и убивались. Сами понимаете, товарищи курсанты, что такое поведение священнослужителей ну никак не способствовало повышению их авторитета. Мой отец как-то во всеуслышание сравнил многострадальный народ с больной собакой, подыхающей у ворот монастыря. С тех пор он впал в немилость. Наступал двадцатый год двадцатого столетия. Меня в Лхасе в то время не было, я изучал тибетскую медицину и философию в отдалённом дацане — это такой, как сейчас бы сказали, образовательный факультет при монастыре. Осознавая грозящую опасность, отец, сказавшись больным, скрылся из столицы, в одиночку добрался до моего монастыря и предложил мне покинуть страну. Как величайшую реликвию мой отец вёз в заплечной котомке туго скрученные рукописные свитки тибетского медицинского атласа Бри-ша. О том, как мы под видом странствующих монахов пробирались через Монголию в Россию, можно написать большой приключенче-ский роман. В конце концов, мы оказались здесь. Гражданская война к тому времени уже закончилась, а о тогдашнем послевоенном состоянии республики вы знаете из учебника ис-тории. Трудно было всем, а нам, чужакам в особенности. Слава богу, мы хорошо владели русским языком. После долгих мытарств и всяческих проверок мы попали на приём к замес-тителю председателя ВЧК Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому. В том кабинете и опре-делилась наша дальнейшая судьба. Нашу фамилию русифицировали, и стали мы Дорджие-выми. Курьёзно, но факт: мой отец, бывший представитель знатного тибетского духовенства получил должность консультанта по восточным религиям при Коминтерне, как прогрессивный тибетский интеллигент, пострадавший от реакционных мракобесов. Фактически он становился сотрудником ВЧК. Вот такие фортели выкидывает порой судьба. А я поступил учиться в Петроградский Психоневрологический институт. Вообще-то с тысяча девятьсот двадцатого года его переименовали в Государственный институт медицинских знаний, но ещё долго неофициально величали по старинке. Мои специфические познания в тибетской медицине вскоре были замечены, и я стал сотрудником лаборатории профессора Гурвича. И по сей день занимаюсь проблемами высшей нервной деятельности. А поскольку эти проблемы с самого начала курировались Чрезвычайной Комиссией, я тоже оказался в её аппарате.