1996 год, апрель.
Подполковник читал вслух, монотонно, без выражения, читал, как читают вроде бы нужную и по-своему интересную, однако не совсем понятную газетную статью, или компиляцию из набивших оскомину приказов по округу за прошлый месяц:
…Что лунный блик в себе таит?
Кто за моей спиной стоит?
— "Я друг твой, — отвечает тень, -
Рукой коснись, плечом задень —
Я за спиной всегда стою".
— Но я тебя не узнаю…
Оторвался от листа, поднял на собеседника глаза, словно хотел о чём-то спросить, но промолчал и глаза опустил.
…А если друг, тогда скажи,
Как слово разглядеть во лжи?
И не по праву ли, друг мой,
Тюрьма рифмуется с сумой?
Зачем золотарю штаны?
Кто за стеклом с той стороны?
Что лунный блик в себе таит?
Перелистывая, сделал вынужденную паузу, как-то смущённо кашлянул в кулак.
— "Ты…нездоров, — скривился друг, —
Твой лунный блик, как блинный лук —
Дома без туч, дожди без крыш…
С той стороны ты сам стоишь.
Вот там и стой, а я пойду, —
он обернулся на ходу, —
Тебе приснился вещий сон…"
Дочитав, бережно закрыл обыкновенную, на девяносто шесть листов общую тетрадь в клеточку, положив её на стол, придавил широкой ладонью коричневый, коленкоровый пере-плёт.
— Ты что-нибудь понял?
Молодой капитан отрицательно покачал головой.
— Он смерть свою чуял. Это чьи стихи?
— По всему — его. Почеркушки, исправления, бумага проколота, будто на коленке при-держивал…. Ему всего-то восемнадцать… было. Если б не пуля, может, стал бы парень вторым Лермонтовым, стихи бы писал… про Кавказ.
Комбат в полевой форме цвета ошпаренного щавеля с мятыми погонами подполковни-ка и ротный в камуфляже вдвоём сидели по разные стороны импровизированного стола — сорванной с креплений, брошенной на козлы и укрытой плащ-палаткой сарайной дверью. На столе стоял фонарь, прозванный за немеркнущее ночное бдение "летучей мышью". Неподвижный, экономный язычок пламени, спрятанный за стеклом, словно бы плыл в рассеянно-сияющей полусфере, включая в пределы света фигуры двух офицеров. Сидели в сарае на снарядных ящиках. Тени почему-то не падали на сложенные из дикого камня стены, будто независимый горский дух, засевший в этих булыгах, отторгал даже такие эфемерные следы чужаков. С той стороны у занавешенного брезентухой входа топтался часовой; за стеной слышался негромкий солдатский говорок-матерок; иногда раздавалось приглушённое молодое ржание над немудрёной шуточкой; заурчал и заглох движок БТРа — обычный вечерний шум компактного, кратковременного военного расположения.
Капитан с сыновним любопытством и со снисходительностью, свойственной самоуве-ренным молодым людям, смотрел на горестно опущенные, мощные плечи командира.
— "Зачем золотарю штаны?" — это про что? В смысле — разгребать дерьмо в чистой одёжке…? Одно не напрягает, — задумчиво пробормотал он, — похоронку посылать некому. Детдомовский.
— Вот то-то. В детстве родительской ласки не видал, а во взрослую жизнь вообще не пустили.
— Родина-мать воспитала, — пожал плечами капитан, — Родина-мать призвала. Долг каж-дого… и так далее. Почему бы и нет?
— Не ёрничай, — подполковник устало распрямился, — если б Родина, а то бляха-муха… Брюзжу? Думаешь, старею? Может быть, может быть. И то — пора. Приказ читал?
— Как не читать? Значит, на вольные хлеба?
— Имею право, — в тоне, каким были сказаны эти два слова, слышался вызов, будто под-полковник оправдывался.
— Там, между прочим, сказано: "На основании личного рапорта…". Когда успел, батя?
— Да вот…, на прошлой неделе, мы тогда под Знаменским кантовались. Ты в рейде…. Тут прилетает на вертушке генерал, вроде как с комиссионной проверкой, не из наших — из Генерального — столичная штучка. Ну и не просто так дал понять — практически приказал, — комбат неожиданно зло спросил, — а ты думал, я этих сосунков по своей воле бросаю?
Капитан отвернулся, уставился в стену, глаза сузились. Ох, не приведи господи, встре-титься с таким взглядом.
— Надо же, какие почести. И это всё, что ты заслужил? Чего мне не сказал?
— А ты бы что, приказ отменил? Ладно, завтра с утречка вертушку подадут, на ней и убудем, — комбат пристукнул ладонью по тетради, — вот с ним на пару в Моздок. Знаешь, сколько я за свою службу пацанов похоронил? И каждый раз хреново, будто сам в гробу.
Капитан легко вскочил на ноги, прошёлся, разминаясь, о чём-то думая. Потом требова-тельно посмотрел на подполковника.
— Где это видано, комиссия аж из Генерального штаба, чтобы простого комбата на пен-сию?! Батя, колись, кому ты в верхах дорогу перешёл? Вокруг тебя всё время чего-то, — он пошевелил в воздухе пальцами, — крутится, я же вижу.
Комбат усмехнулся.
— Точно об этом же меня спрашивал залётный генерал. Ему о многом не сказал, прости, тебе тоже не скажу, не имею права. Пока. Дело прошлое… Короче…ну ты понял.
Комбат натурально врал — прости господи — не считая возможным информировать по-мощника о своих истинных намерениях.
— Значит, не имеешь права? А они имеют? Бесправен тот, кто добровольно отдаёт свои права.
— Что ты хочешь? Ты до утра потерпи, может, и расскажу, если не передумаешь. Но об-ратной дороги не будет.
