Закон скорпиона - [52]

– Привет.

Я попыталась заговорить, у меня ничего не вышло, я сглотнула и прохрипела:

– Привет.

– Грета, – прошептал он и встал на колени.

Он оказался напротив меня по другую сторону пресса. Я поняла, что имел в виду Бёрр, говоря про его глаза: ясные, огромные, побелевшие. Полные ужаса. У меня наверняка были такие же. Он набрал воздуха и положил руки на камень. Кончики наших пальцев соприкоснулись.

– Я ж говорил тебе, что я Спартак, – сказал он и крикнул камберлендцам: – Теперь можно начинать.

Полное молчание. На несколько секунд все замерло, шевельнулся только Толливер Бёрр, глядевший в объектив ручной камеры.

– Выключите эту заразу! – приказала Арментерос. – Элиан, вставай.

– Это еще зачем? – огрызнулся Элиан. – Ты говорила, я должен научиться приносить себя в жертву своей стране.

Арментерос потерла глаза.

– Бакл, заберите моего внука в здание и принесите ему рубашку.

– Меня придется тащить волоком, – предупредил Элиан. – Ну и каково это будет выглядеть, а?

Бакл покосилась на Арментерос, и та с глубоким вздохом кивнула.

– Ты палач, – бросил бабушке Элиан. – Ты чудовище!

Бакл взяла еще двоих, и они оттащили Элиана. Он продолжал выкрикивать мое имя.

– Бёрр, вам придется обойтись без ваших кадров проявления реакции, – сказала Арментерос. – Заприте всех детей.

Солдаты сомкнули строй вокруг моих друзей. Послышались крики, проклятия на нескольких языках. Сквозь шум я на мгновение расслышала другой голос – голос Да Ся.

– Грета! – крикнула она. – Там облачко, Грета! Облачко!

Облачко пыли.

Лебединый Всадник. Едут.

Мои друзья – безвольные и послушные Дети перемирия, – мои друзья сражались, как львы.

Они получали синяки и оставляли царапины.

Они тянули время. И не в благородном безумии, без всякого плана, как это сделал Элиан. Целую жизнь они провели, ожидая облако пыли – его видели все. Целая жизнь в ожидании, и впервые нам не терпелось его увидеть. «Что может всего один Всадник?» – спрашивало мое разумное «я». Но разумное «я» было растоптано. Всадник. Когда приезжают Всадники, все меняется.

Задержка оказалась слишком короткой, слишком. Меньше пяти минут. А сколько надо? Только что прошел дождь, облачко наверняка невысокое. Точно не несколько часов. Минут двадцать? Тридцать?

Слишком долго, слишком долго.

Здание обители поглотило шум и крики моих друзей. Камберлендские солдаты вели себя неестественно тихо. Тот, кто стоял ближе всего ко мне, переминался с ноги на ногу, как ученик, которого вызвали к столу аббата. Мимо меня пролетели две горлицы, хлопая крыльями и воркуя, и уселись на крыше сарая.

– Ну что, – сказал Бёрр. – Хмм. Общий план, и вмонтируем несколько ахающих лиц, так, пожалуй. Или мне можно для съемок реакции взять кого-то из ваших мальчиков, Уилма? – Он показал пальцем за спину на одного солдатика, неуклюжего белобрысого парня, у которого широкого раскрытые зеленые глаза были почти одного цвета с кожей. Казалось, его вот-вот вырвет.

– Нет, нельзя, – сказала Уилма. – Продолжайте, Бёрр.

Толливер Бёрр прошел по всем камерам, проверив картинку с каждой точки съемки. После чего встал за монитор и потер руки.

– Ну, так, Грета. Теперь немножко поснимаем.

Перед глазами мелькнул свет, когда пауки у механизмов привода ожили. Они обхватили членистыми конечностями рукоятки, предназначенные для человеческих рук, и через мгновение весь механизм дрогнул. Поршень начал медленно опускаться.

Изначально он стоял в нескольких дюймах у меня над головой – добрых два фута до рук. Каждый поворот колеса ронял его на едва заметное расстояние. Движение было настолько медленным, что его было почти не заметить.

Но в тот момент я не видела ничего другого.

Толливер Бёрр передвинулся к треноге, стоявшей прямо передо мной. Словно покинув собственное тело, я видела то, что видел он. Окованный железом дубовый поршень, каменный поддон, винты по обе стороны – пресс выглядел в кадре темной рамкой. Внутри этой рамки стояла коленопреклоненная принцесса в белом, со связанными руками. Я видела глаз камеры и одновременно – то, что он видит. Я знала, чего хочет Бёрр: чтобы я встретилась с этим глазом беспомощным, молящим о пощаде взглядом, полным ужаса.

И видит бог, он получил от меня то, что хотел.

– Милочка, это очаровательно, – бормотал он, щурясь у окуляра. – Просто великолепно! – Он поднял руку. – Давайте все немного помолчим. Я хочу хорошо записать звук.

Ах да, звук. Тяжелый щелчок, с которым поворачивалась основная шестерня. Звук был как стрела, втыкающаяся в меня раз за разом. Щелчки и тики шли чуть быстрее моих вдохов и выдохов, и дыхание ускорялось, чтобы угнаться за ними. Перед глазами появились красные пятна, а глаз камеры казался зияющей дырой.

– Хорошо, – сказал Бёрр. – Очень хорошо! Мы все тебя слышим, Грета, ты просто звезда!

Пауки медленно поворачивали ручки. Передаточное число в механизме было шесть к одному. Вот так: Тик. Так. Щелк. Тик. Так. Вниз!

Камень дрожал у меня под руками.

Глаз камеры, а дальше – вершина холма, ветряки, чистое синее небо. Никакого облачка пыли.

– Генерал, я опускаю глушащий кокон, – сказал Бёрр. – Говорите спокойно. Зрители вас не слышат.

–…ратифицирования. Кабинет министров проводит заседание.