Закон предков - [74]

Потом те же руки накидали в яму рыбы. Чьи руки? Не руки, а тысячетонные льдины, падая с крутой и высокой спины гольца, выдолбили в распадке ямину — кару, а камни сгрудили в ригель, преградивший путь воде. Но буряты, основатели Семиозерья — дивной страны Долон-Нур, считали, что это — дело бога.

Но не буряты зашли сюда первыми, а шустрые россияне — землепроходцы. Потом хитростью через шаманов и лам загнали сюда бурят, чтобы те обживали дикое место, отпугивали от золотоносных горных землиц монголов и вездесущих китайцев. Причина эта была скрыта — сами буряты считали, что они идут с одной целью: создать «чистую страну», земной рай, дэважэн-шангад.

Среди гольцов, грохота воды, цветения альпийских трав и льда мне тоже захотелось почувствовать себя верующим. Я спустился вниз, сочиняя молитвы, прося бога о ниспослании блага. И «благо» это явилось в двух ликах — Моксора и Саньки. Но я уже смирился с мыслью, что, не найдя площадки для вертолета, спущусь в Долон-Нур один, пешком. И уже авансом чувствовал себя героем.

— Вы почему не в пути? — недовольно сказал я.

— Вместе поедем, — ответил Моксор, — чего там!

— Я еще здесь дня три пробуду.

— Два, — возразил Моксор. — Лошадям корму нету.

На следующий день мы извлекли из озера еще тридцать рыб. Среди них была одна «золотая». Это та самая рыбка, которых мы видели в ручье: невзрачная, серая, величиной с авторучку. Ячея в сети крупная, но рыбка набрала капроновой паутины в рот и завязла. Вероятно, одна из тысячи таких рыбешек, которые заходили в залив. Ночью рыбы шли сюда нереститься. Крупные рыбы истекали икрой и молоками. Серая малышка тоже оказалась с икрой. После в траве залива мы поймали руками еще несколько таких рыбок: все они были с икрой или молоками. Значит, это не мальки кишели в ручье, а особая порода рыбы.

Удивлял размер икринок: они были такие же крупные, как и у радужных рыб. В маточной сумке карлиц умещалось всего двадцать — тридцать икринок.

Мы долго снимали тех радужных рыб фотоаппаратом и кинокамерой и сделали еще несколько маленьких открытий. Опущенная в воду рыба кажется не черной, не радужной, а синей: будто бросили в воду длинный кусок ультрамарина, и вот он источает сияние. Солнечный свет разрушает окраску рыб: долго полежав на солнце, рыбы из радужных и черных становились белыми. В сети все мертвые рыбы тоже были бесцветными, белыми. И еще мы заметили, что на озере живет пара пугливых уток. Они держались от нас так далеко, что даже в бинокль не удалось установить, какой они породы. Еще мы нашли под ригелем остатки старого шалаша и большой сгнивший погреб. Недалеко лежал ворох трухи, в котором можно было различить очертания клепок и деревянных обручей для бочек: востропятый и находчивый землепроходец пытался на зиму обеспечить артель форелью, но потерпел крах, не ведая того, что только раз в году поднимается форель Шэбэт на поверхность. Нашелся и плот, тоже сгнивший. Второй плот был срублен уже нашим современником, мы его столкнули на воду — плот еще был хорош, и Саня не преминул покататься на нем.

В это время над гулкими гольцами загрохотал авиационный двигатель. Серый «Антон» шел прямо на озеро. Я сразу узнал его: это был самолет авиационной охраны лесов. Самолет закачал крыльями: он передавал привет от Юрия Скляра и его вертолета. «Все в порядке, мы помним!» — сказал «Антон».

— Как же это ты не знал о рыбе? — спросил я Моксора, когда самолет скрылся.

— Не знал вот, — сказал Моксор, — никто из бурят не знал!

Первые восторги фауной Шэбэт прошли, и не форель, а нечто более знакомое, прозаичное стало видеться в рыбе. Какая это рыба и откуда?

— Хадаран это, — сказал Саня, — хариус.

Мне теперь тоже показалось, что это хариус. Но более расписной и более мясистый, толстый. Но как эта рыба попала сюда? Водопад, потом полуподземный ручей преграждают путь к озеру речной рыбе. Редкие здесь утки занесли икринки в кару, залитую ледниковой водой?

Мы еще раз пошли любоваться водопадом и со всех сторон отсняли его на пленку. Копыта изюбрей выбили в скалах над водопадом густую сеть троп. Любуются звери Мельничной, что ли? Но Моксор показал камень — отстой зверей.

Каменный пьедестал торчал прямо над водопадом. Гонимые волками изюбри спасаются здесь от их клыков, учат здесь молодых изюбрят защите. А ниже, за ригелем, в углу между Глубокой и Мельничной, изюбри устроили себе курорт: целебную грязь выперло из земли. Горелым порохом пахла грязь.

— Грязь по-нашему «шэбэтуй», — сказал Моксор. — Оттого и озеро зовется Шэбэты: грязь, значит.

Прозаичное название, весьма! Но тогда на географической карте можно усмотреть грубую ошибку. «Бурун-Шибертуй», — написано на карте там, где изображен самый высочайший голец. «Барун-Шэбэтуй» — так это звучит. Правая Грязь.

— Это так, — сказал Моксор. — У нас есть место «Левая Грязь», Зун-Шэбэтуй, а здесь — «Правая Грязь».

Назавтра мы совершили еще один кинофотопоход, последний. На утро был намечен отъезд — кони все выщипали вокруг шалаша, мы уже делились с ними своим хлебом. Настроение у нас было отличное, но, спускаясь с ригеля, мы заметили, что все трое страдаем галлюцинацией: почудилось, будто не три, а шесть лошадей бродят вокруг нашего табора. Причем одна из них — белая. Моксор навел на табор бинокль и сказал: