Закон предков - [48]

На гривах кедровых падей поблескивал куржак. Свежо и остро пахло веткой смородины, раздавленной где-то копытом сохатого. Собаки, которых Максим после Каямного отпустил с привязи, нервозно кинулись в подлесок правого берега.

— В тайге, я понял, жить надо неторопливо, тихо, — сказал Сморков. — А старик мне сопли повыкрутил. Бесится: думал, соболи в Сибири, как воробьи на колхозном току — тучами!

За поворотом Чикокон снова окутался ватой тумана. Далеко позади ярились собаки, поставив сохатого. От наледи запахло водяным мхом, свежестью рыбьей слизи. Бусый зашлепал копытами по загустевшей воде, в которой плавали иглы льда, темнели полоски задохшейся рыбы, выброшенной наверх фонтаном. За санями тянулся след, как от лодки. Белая ночь скрыла небо и берега. Вода хлюпала у самой поклажи. Сморков поджал под себя ноги, опасливо поглядывая вперед. Сани качало, как на резине, бежал сочный треск в сторону того и другого берега. Сани мотнуло, накренило, и воз вдруг с хрустом и хлюпом полетел в яму.

— Держись! — крикнул Максим, прыгая в воду.

Он ударил коня концами вожжей, и Бусый рванул, вздыбив сани. Но воз опять рухнул, взбурлив воду и обрушив этаж наледи. Чтобы облегчить работу коню, Сморков тоже прыгнул в воду. Максим, ревя ругательства и запинаясь о всплывшие крыги, махал вожжами, но конь уже вылез на крепкий лед и ходко забирал к лесистому берегу.

Ичиги Максима чуть ниже колен плотно схватывали ремни, на голенища спадали гачи брезентовых штанов. Ноги у Максима остались сухими. Но Сморков оцепенел, чувствуя, как в ичигах разбухают портянки и стельки от ледяной воды. Он стоял по колени в наледи, сгорбившись и растерянно растопырив руки.

— Беги! — крикнул ему Максим. — Лесом, лесом беги!

Вода шла поверх льда Чикокона ровной лавой. С крутого берега с шорохом падал подмытый снег. Хлюпая наледью, Максим обошел коня и поправил съехавшую набок упряжь. Ниже метров на триста Чикокон ударял в скалу и делал крутой поворот. Обрыв правого берега напротив скалы кончался, открыв прогал с зарослью ерника. Максим направил коня в этот прогал. Бусый попер сквозь кусты, как вездеход. Затрещали оледеневшие сани, тяжело буцкая по кочкам. Шерсть коня дымилась от пота, ошметки мыла падали в снег. За бором, где-то около сопок, гавкали собаки. Сохатого держат?

На поляне под выскорью лиственницы Максим развел огонь, содрал со Сморкова ичиги, растер ноги спиртом, дал отпить из бутылки. Натесал топором мяса, еле отогнув с краю обледеневший брезент. Ичиги, портянки, штаны Сморкова сохли на палках возле костра. Сам Сморков кутался в большую гуранью доху, выглядывая из нее, как суслик из норы.

— Не снилось, что вот так буду сидеть возле костра в дикой тайге, — сказал Сморков, еще раз отпив из бутылки. — Хорошо!

— Кабанец сманил?

— На барахолке с ним познакомился. Старик бизнес делал: собачину под песца и рысь перекрашивал. Махнем, говорит, в Сибирь. Все равно, мол, ты — тунец! Набьем соболей, иностранным туристам сбудем. Копейку, говорит, собьем великую… Фантаст!

Заискивающе улыбаясь Максиму, Сморков опять потянулся к бутылке со спиртом. Максим подумал, что сейчас за сто граммов Сморков все отдаст. Одно слово: алкаш!

— Ну, и много вы соболей добыли?

— Пять. Не волнуйся: сдадим всех вашей конторе. Башли нужны на дорогу! Черного тоже сдадим. Кабанец в лицах изобразил, как ты его милицией страховидничал. Дружинник ты или как там по-таежному?

Лиственничные бревна давали устойчивый жар, закипел котелок. Собак не было слышно, но в той стороне, где они лаяли час назад, раздался выстрел. Максим пожалел, что отпустил собак с привязи. Но теперь уже было поздно думать об этом…

— Что это он все на тебя «тунец», «тунец»? — спросил Максим, выкладывая вареное мясо на кусок бересты.

— Тунец — сокращенное «тунеядец». Для экономии букв. Кабанец на всем экономит. Чокнулся на мысли купить тележку. «Волгу» ему дозарезу надо! Да-а-а… Кедрами пахнет. Костер! Розовое детство. Мечты! Останусь я у вас! Навсегда!

Максим усмехнулся. То ли он устал за дорогу, то ли ему чем-то понравился этот мужик, но Максим потерял свой иронический, недружелюбный тон.

— Бичевать брошу! — глотая горячий суп, продолжал Сморков. — Тайга — она лечит, А я-то ведь на край сошел, Макся!

Одежда Сморкова уже просохла, пора было ехать, но Сморков завелся. Почти половину сезона он провел на Широкой в молчанке, да и спирт действовал.

— Через бабу! Был, как все: завод, вечерний техникум, женитьба: Красивую в жены выбрал. В мини-юбке. Нетерпеливую. Хаты не было, на очередь стал, а ей невтерпеж было: жить хотелось красиво да поскорей! По женской части подкатилась к председателю квартирной комиссии. Две ночи за ордер. Дешево? Когда узнал это, объясняет: ключ от новой квартиры был в яйце, яйцо в утке, а утка у председателя квартирной комиссии. Человеческое, говорит, слишком человеческое — значит, нечто животное. Слова Акутагавы Рюноскэ. Начитанная была! Но мне-то солнце от этого ее трюка показалось тогда бетонным, трава фиолетовой, небо бурым. Дальтонизм психики. Далее как по сценарию: пил, бил, падал в грязь, шатался по городам. Теперь вот в тайгу забрел. Может, к счастью?