Закон предков - [25]

— Черт! — разочарованно выругался Сергей. — Кто- то здесь уже был. Нашкодили!

Коней мы привязали к дереву, насыпали овса прямо на серенький бархатистый мох. Сергей развел на старом кострище огонь и спросил:

— Уток будем жарить?

— А есть ли для этого время?

Времени не было. Мы съели по куску колбасы с хлебом и через 15 минут лежали в сидьбе — тесном шалашике из коры и сучьев. В нем было уютно и сухо, по крайней мере кочки здесь не торчали. На землю, чтобы не простудиться, мы постлали войлочный подседельник. Маленький репортерский магнитофон я установил между оголенными корнями дерева, к которому был пристроен шалаш. Никелированный микрофон мы обернули тряпицей и привязали к палке на верху шалаша. Потом я вынул из кожаного чехла фотокамеру и привинтил к ней трубу телеобъектива. Все это я проделал без воодушевления, даже лениво. Перед глазами стояла серая пустынная тайга Итаки. Откуда возьмутся в ней глухари? Ехали мы полдня, но, кроме уток в заводях и старицах речки, даже букашки не видели. Ни птички, ни бурундука, ни белки! Итака — это уже Север.

— Похоже на пушку, — сказал Сергей, взяв в руку фотокамеру и разглядывая тяжелый телеобъектив.

Казалось, что он и сам не верит, что к шалашу прилетят глухари. С лаской виноватого человека Сергей подтыкал мне под бока войлок подседельника, в стенах сидьбы заботливо прорезал охотничьим ножом несколько дыр, чтобы я мог высунуть объектив в любую сторону. Сквозь эти дыры я смотрел на серые поляны в надежде увидеть хотя бы муравья. От тишины звенела в ушах кровь. Солнце зашторили плотные, серые облака, но было понятно, что день близок к закату.

— Пока не прилетит глухарь, можно разговаривать, — сказал Сергей. — Мы услышим, как он сядет. Затрещат крылья.

Я подумал, что разговаривать необязательно. Просто незачем. С далеких гольцов, за цепью которых неслась северная река Олекма, в долину натекал холод. Сковывающий холод, без признаков лесных запахов. Тело и воля цепенели в какой-то стеклянной полудреме. Было слышно, как на жухлые травинки с безлистых серых деревьев падают чешуйки коры и как звенит в жилах кровь: «Зинь, зи-и-инь»…

— В Артеме как-то один раз, — не выдержал молчания Сергей, — мы пошли с женой за город. Кажется, в мае было. Транзистор с собой взяли, крем для загара, бутылку виноградного И, конечно, ружье я подцепил на плечо. Японский автоматический дробовик у меня тогда был. Квартал свой еще не прошли, три молодца в красных повязках из-за угла выскочили. Давай руки заламывать, ружье хватать. Пихнул одного в живот— всю рожу мне синяками раскрасили. Оказалось— дружинники, «друзья природы». Почудилось им: пьяный идет по городу с расчехленной дробовкой. В тайгу меня потянуло. Пропади он, думаю, пропадом, этот город Артем. А тут еще взрыв случился на шахте, газ взорвался. Вот и уехал домой.

Где-то далеко, на краю острова, шумнуло ветками, шоркнуло. Я приложил палец ко рту: «Ш-ш-ш!» Но нет: все тихо! Почудилось? Сергей опять заговорил, но вдруг ближе шумнуло — уже сильно и явственно, будто ветром сорвало с забора кусок брезента.

— Сел один! — сверкнул в полутьме сидьбы глазами Сергей.

В той стороне, где шумнуло, штакетником серел неподвижный ряд деревьев, а за ним клубился дым кустарника и снова начинались деревья с голыми серыми ветками.

— Там он где-то сидит, — прошептал Сергей. — Сидит и молчит, будто воды в рот набрал. Распугали ток, гады! Кто-то успел порезвиться. Что будет, если вы не сможете сделать фото?

— Ничего не будет. Фото необязательно…

Мы полежали в сидьбе еще полчаса, а может быть, час. В небе незаметно произошли изменения: вместо серого оно стало цветным, красно-зеленым. Сучья на деревьях покрылись сизой окалиной. Солнце, прежде чем упасть на холодные спины гольцов, как бы пыталось оживить пустынное Кащеево царство. Колкий мороз проникал под одежду и напоминал о зиме. Я вынул из гнезда шнур микрофона, чтобы идти на табор, но тут же приник к войлоку. «Уф-фуф-ф-ф!» — прогудело над самой сидьбой. Будто кто-то спустил воздух из большой резиновой лодки. Вслед за этим раздался треск складывающихся крыльев — громадная черная птица опустилась на длинный сук дерева, который вытянулся параллельно красному горизонту. Крылья протрещали так, будто они были сделаны из фанеры.

По тайге ходил я много — прошел, может быть, тысячу километров, а может, гораздо больше. Но никогда не видел живого глухаря — копалухи (самки) и те, что садились вдалеке, в счет не идут. Любовное токование глухаря я слышал только в записи на граммофонную пластинку, но то был западный, европейский глухарь, а песня у него совсем другая, говорят знатоки. Теперь меня поразил вид этой твари: не птица восседала на дереве — лесной бородатый дух царственно и мрачно оглядывал безжизненные голые леса.

Сергей придавил к земле мои руки, в которых я держал фотокамеру: пока птица не запоет, нельзя стрелять, фотографировать, двигаться. Иначе глухарь в ту же секунду сорвется и улетит.

Ждать нам пришлось долго. Глухарь не издавал ни единого звука — сидел, расставив на суку косматые ноги, как бы обутые в меховые унты. Очень медленно Сергей вынул из кармана куртки спичечный коробок.