Закон подлости - [41]

Генерал дверь открыл и тут же полюбовался. Ведро опрокинулось, и краска сверху вся на генерала и вылилась. Прямо на голову. Генерал замер и только сказал:

– Ах ты, мать твою!

А майор на знакомые слова дверь ещё приоткрыл и вверх посмотрел, то есть лицо своё квадратное навстречу неизвестности развернул. И эта неизвестность зелёного цвета вместе с ведром точно на его личико и обрушилась. Ох, как они орали!

Генерал орал:

– Козёл! Урод!

А майор вежливо так:

– Товарищ генерал, вы на себя-то посмотрите. Генерал:

– Вон отсюда!

А майор:

– Что, даже и технику не посмотрите?

Короче, через неделю майор уже служил на границе с Киргизией в качестве сторожевой собаки.

А новый командир меня за версту обходил. А если я ему в глаза вдруг случайно посмотрю, он орал:

– Только попробуй, сразу пристрелю!

И по глупости своей научил он наших дедов старослужащих мне тёмную устроить. А я их разговор подслушал. Они меня наметили отметелить в пять утра. До пяти я подготовился, каждого из них крепко-накрепко привязал к кроватям, пока они спали, и пробки выкрутил.

А в полпятого как закричу:

– Пожар! – да ещё шашку дымовую швырнул. Что тут началось! Все орут: «Пожар!», все вскакивают, а деды-то не могут вскочить, только орут: «Спасите! Помогите!»

Ну, я им, конечно, помог, прошёлся по их кроватям прямо в сапогах. В принципе всё нормально кончилось, и простыни потом постирали, высушили. Нет, побить они меня всё же побили, но не в пять же утра, когда со страха можно чего угодно сделать.

Вернулся я на гражданку, женился, живём за городом с тёщей и с женой. И всё бы хорошо, но тёща меня невзлюбила, и, главное, непонятно за что.

Подумаешь, я подпол для неё открытый оставил, и что, за это сердиться надо? Я же её оттуда и вынимал, пока она меня за палец не укусила.

«Ну, – думаю, – ладно. Что-нибудь я да придумаю».

Всю ночь думал. А под утро возле крыльца цемент с песком положил. Под самое утро, как раз дождик прошёл, и тёща, как ясное солнышко, на крылечко вышла. Я ей говорю:

– Кто-то у нас ночью все розы оборвал.

Как она закричит: «Где?», как кинется, и в цемент. Где-то шагу на третьем её уже схватило, и так она в ботинках, как памятник, замерла.

Я говорю:

– Тёщенька, вас, может, ещё и сверху цементом присыпать перед дождём? Какой, – говорю, – монумент «Родина-мать» получится!

Тут уж она поняла, что попалась. Прощения просила за бесцельно прожитые годы. Обещала вообще не появляться. Вытащил я её, только ботинки её в цементе навсегда остались. Как памятник неизвестной тёще.

Вот так и живём. Со скуки как-то жену разыграл. Месяц ей звонил, с кавказским акцентом говорил, цветы присылал, фотографию свою в парике с усами, фрукты посылал. Сам потом ел. В общем, добился своего. Однажды она говорит:

– Тенгиз, приходи, мужа дома не будет. Только я свет включать не стану. Ты сразу ко мне на голос иди.

Я, конечно, пришёл. Дверь осторожно открыл. Она мне в темноте говорит:

– Раздевайся и сюда иди. Я уже в постели.

Я всё с себя снял, на голос пошёл.

Тут как раз свет зажёгся, и все они одетые сидят, и на меня, дурака голого, уставились: и тёща, и тесть, и жена, и даже соседи.

Соседям я понравился.

Вот так и живу, а иначе скучно жить, граждане.

Переговорное устройство

Одна женщина должна была хоронить мужа. Пришла в бюро и стала заказывать гроб. Всё обговорили: размер, материал, уже собиралась заплатить деньги, как продавец говорит ей:

– А переговорное устройство ставить будем?

– Какое устройство?

– У нас теперь новая услуга – ставим в гроб к покойнику переговорное устройство.

– А с кем ему переговариваться?

– С вами.

– Как со мной?

– Да так. Вы здесь, наверху. Он там, внизу. У него микрофон и передающее устройство, у вас – приёмник. Если он чего захочет вам сказать, нажимает кнопку и говорит.

– Как же он кнопку нажмёт?

– Рукой.

– Так она же у него не работает.

– Ну, значит, второй рукой.

– А что, вторая у него работает?

– А почему нет? Захочет поговорить – нажмёт, скажет вам, чего захочет.

– Чего он захочет?

– Как чего? Захочет поговорить с вами.

– О чём поговорить?

– Как о чём? У него одна тема.

– Какая тема?

– Ну, скажет, что жив-здоров. Просится наверх.

– Как он попросится наверх, если он мёртвый? – Ну, если мёртвый, он не попросится, а если живой?

– Как это – живой?

– Да так. В прошлом году одного хоронили, уже закапывать начали, как он изнутри крышку выбил и так всех материть начал.

– А почему он материл?

– Потому что не протрезвел ещё.

– Так его что же, живьём похоронить хотели?

– Ну да. Они же не знали, что он пьяный вусмерть. До того напился, что сердце остановилось. Все думали, что он окочурился, а он-то живее всех живых.

– Ленин, что ли?

– Почему Ленин? Жену его не Лена, Антонина звали. Хорошо, он вовремя очнулся. А если бы закопали, всё, кранты. А было бы у него там переговорное устройство, ему всё одно, он бы оттуда…

– Опохмелиться попросил?

– При чём здесь опохмелиться? Он бы оттуда обматерил всех, дескать, живой. Давайте назад вер-тайте, разрывайте меня скорее, я ещё не всё допил.

– Но мой-то не пьёт.

– Ну и что? Вон полгода назад одного похоронили. А на могилке алкаш на свежие ветки прилёг, и снится ему, что кто-то орёт: «Ах, мать вашу, – орёт, – зачем свет в комнате выключили?» Алкаш проснулся, думал, что сон, а крик продолжается: «Включите свет, а то всех расчехвощу!» Алкаш к сторожу. Привели рабочих, откопали – живёхонек! Летаргический сон. А если бы алкаш не на ту могилу лёг – всё, проворонили бы человека. А будь у него переговорное устройство, он бы проснулся, кнопку нажал, сказал бы жене: «Нюра, пора меня вынимать».