Закон палаты - [45]

Стригла она, закусив от напряжения нижнюю губу. Шпильки вылетали у неё из большого пучка чёрных с проседью волос и падали на одеяло, но она этого не замечала. Видавшая виды, давно не смазанная машинка то и дело заедала, дёргала, ребята охали и морщились, и тогда Зоя просила:

— Ну, Игорь, ну, потерпи ещё минуточку.

Поливанов старался не пищать, хотя Костя и уверял, что Зоя дёргает нарочно.

Зоя Николаевна кончила стричь Игоря и вытряхивала под кустами пелёнку, когда Костя как ни в чём не бывало задал гвоздём сидевший в его голове вопрос. Голосом паиньки он спросил, как найти в лесу север и юг, если нет с собой компаса.

— Вы, Зоя Николаевна, объясняли, а я позабыл…

Взглянув на Костю близорукими глазами, Зоя Николаевна безропотно объяснила, что муравейники обычно расположены у подножья дерева с южной стороны, а седой мох накипает на стволе с севера. Если же ночь ясная, то определить стороны света вообще не составляет труда. Найди на небе Большую Медведицу, она ковшом светится, возьми пять раз расстояние, образующее бок ковша, противоположный его ручке, и увидишь Полярную звезду — вот тебе и север.

— Богомолка, богомолка, а зна-а-ет, — протянул Костя одобрительно, едва она отошла к девчонкам.

День побега откладывали и перекладывали раз пять. С улицы бежать, казалось бы, и легче, да нельзя. Тут всю ночь у крыльца на табуретке дежурная, закутавшись в одеяло, сидит, дремлет. Лучше уходить из палаты через окно. Но как назло, стояли сухие, ясные дни, и ребят оставляли спать на воздухе.

Наконец дождались. С утра небо затянуло, стал накрапывать дождь. Едва упали первые капли, как всех втащили в палаты. Лишь к вечеру стало разъяснивать, ветер унёс рваные облака и, прежде чем скрыться за холмами, солнце успело немного подсушить землю. Свежий, прохладный воздух влетал в открытое окно. На ночь вряд ли на улицу повезут, сыровато, да и персоналу койки взад-вперёд таскать — не велика радость… Побежим!

Пока всей палатой обсуждали и готовили побег, Поливанову было весело и ни о чём не хотелось думать. Но чем ближе наступал решительный час, тем меньше, говоря по совести, хотелось ему бежать. Да и как, в самом деле, побежишь? Игорь и вставать-то путём не пробовал, не то что Севка или Жаба. Может, его и ноги не удержат. Хоть бы само сорвалось, ещё отложилось бы, что ли?

Возможно, такие же мысли посещали и других ребят, но кто решится признаться? А между тем с каждым часом побег обретал непреложность, как бы уже не завися от их изменчивых желаний. Запасы сделаны, роли распределены, опасности и неожиданные приключения в пути сто раз обговорены — не бежать было нельзя. Хорошо тем, кто сразу отказался…

— Может, всё же с нами пойдёшь? — с надеждой спросил Игорь Ганшина.

— Что я, осёл? — ответил Ганшин. — Скажи спасибо, что на атанде постою.

Поливанов совсем скис. И как он, Севка, Костю не боится, такие слова выговаривать?

Ужин в тот вечер проскочил незаметно. Оля сдала дежурство Евге, остававшейся на ночь, погасила свет и ушла. Стены палаты потонули в густых августовских сумерках. Из тёмного окна повеяло вечерними запахами омывшейся дождём листвы.

— Значит, так: ты первый пойдёшь, — сказал Костя Поливанову и протянул ему туго набитый мешок.

— Вот ещё, с какой стати. Давай жребий тянуть, — возразил Поливанов. «Накроют, как пить дать накроют», — беспокойно пробежало у него в голове.

— Тогда Жаба полезет, — сказал Костя тоном, не предполагавшим возражений. — Следом Игорь, потом мы с Гришкой.

— Костя, а если жиган за дорогой ходит или дезертиры? — тонким голосом спросил Жаба.

Показалось, что за окном дёрнулась какая-то тень. Зашевелились кусты — может быть, кошка проскочила? Всем стало не по себе.

— Дурак, мы же нож с собой берём, — прислушавшись к ночным шорохам и выждав паузу, устыдил Жабу Костя. — Гришка припасы понесёт… Ганшин, ты будешь на шухере.

Ганшин знал, что хоть с некоторых пор он и сам по себе, но палату подвести нельзя. И стал молча выполнять приказ Кости.

Обычно дверь в коридор оставалась на ночь полуоткрытой. Теперь ему надлежало тихо придвинуться к ней на кровати и плотно затворить её, чтобы ни один звук не потревожил дежурных.

Дверь скрипнула и закрылась, проглотив последние лучики света, шедшие из коридора, и палата погрузилась в кромешную тьму. Виден был лишь серый четырёхугольник окна. Надо было действовать.

Тихо задвигались, заскрипели кровати, теряя свой обычный ровный строй, вырываясь из ряда, становясь наискосок. Костя зажёг спичку, и в коротком её свете палата предстала картиной ночного хаоса: всё, казалось, опрокинулось вверх дном, кровати кружились в каком-то безумном танце, вздыбились простыни и одеяла, летели сорванные вытяжения и подножники, а по стенам и белёной печи метались косматые тени.

Спичка погасла, тьма стала ещё чернее, и Костя скомандовал:

— Жаба, давай!

Койка Жабы стояла третьей от окна, и, хотя он заранее выдвинул её к центру палаты, ему предстояло преодолеть ещё заметное пространство, прежде чем очутиться у подоконника. Держась за спинки чужих кроватей, Жаба кое-как заковылял по полу, припадая на больную ногу. Он влез животом на подоконник, перевесился за окно головой, так что кровь прилила к лицу, и с опаской обдумывал, куда спрыгнуть: до земли было метра полтора, и там, он знал это, росли лопухи и крапива. Костя предусмотрел, что в крайнем случае можно спускаться вниз и на верёвке, как это делал д’Артаньян, прикрутив один её конец к спинке Гришкиной кровати. А если всё-таки спрыгнуть на здоровую ногу?