Закон мести - [25]

Он сухо усмехнулся.

— Кто знает? — медленно произнес он. — Вероятно, стоит попытаться.

Рефухио глядел на женщину, которую он держал в объятиях. Даже в темноте он видел ее бледность. Внезапно ему захотелось сорвать с нее одежду. Он хотел увидеть не тело ее, но разум, узнать, о чем она думает, что чувствует и во что верит, хотел узнать, каким она видит его. Он мог сделать это силой или же хитростью, но каким будет результат? Его действия могут повлечь за собой нежелательные последствия. Поэтому он должен выжидать, чтобы получить желаемое. Он будет осыпать ее нежными словами и щедрыми обещаниями, пока она не перестанет быть загадкой для него, а когда его любопытство будет удовлетворено, он отделается от нее.

Она не такая, как все. Она не вымаливала униженно его любовь, не соблазняла обещаниями. Он не интересует ее, это ясно. С другой стороны, она не избегала его и не изображала застенчивую, испуганную девочку. У нее была сила воли, в противном случае она бы не оказалась здесь. Ее нельзя было запугать. Даже в минуты опасности она старалась не обнаруживать свой страх. Самые дикие вспышки его гнева она встречала с пониманием, приводя его этим в замешательство.

Он надеялся, что она говорит ему правду, но не мог быть уверен в этом. Она была тайной для него, и это было опасно. Необходимо было узнать о ней все, что возможно. И, видит бог, когда он узнает все, наступят, как всегда, скука и пресыщение.

Пилар не стала отвечать на его издевки, и он отступил. Вдали светились окна их единственного убежища. Он указал ей на него жестом, исполненным галантности и искренности.

Пилар пошла к домику, оставив разбойника позади. Она отвлекла Рефухио от грустных мыслей о Висенте, но, как ни странно, не чувствовала удовлетворения от этого. Ей казалось, что она добилась не уступки, а лишь временной отсрочки.

Отдыха не было. Рефухио отрывисто и резко отдавал приказы и сыпал указаниями, большую часть времени оставаясь ожесточенным и озлобленным. Даже в редкие минуты спокойствия его ни о чем нельзя было спросить. Он поднял всех на ноги и заставил седлать коней. Пилар думала, что ее оставят, но ей было язвительно приказано садиться в седло. Они захватили с собой ларец серебра — Рефухио считал, что деньги им не помешают. Исабель взяли только потому, что она истерически боялась снова остаться одна. Все ехали по дороге, и солнце взбиралось по розовой гряде облаков в чистую лазурь неба. Наконец кто-то осмелился спросить, куда они направляются.

Пунктом назначения оказался Кадис. Тысячелетний Кадис, пристанище десяти тысяч кораблей. Город, где финикийские мореплаватели вспоминали о родном Тире, где карфагеняне и римляне вином встречали танцовщиц. Сюда же было доставлено золото ацтекских богов. Кадис, где море окружает Аламеду, и Аламеда подступает к городу, Кадис, охраняемый скалистыми горами Лос-Кохинос и Лас-Пуэрхас…

Они направлялись в Кадис, откуда должен был отплыть в Луизиану дон Эстебан.

Никто не спросил, что они будут там делать. Для вопросов не оставалось ни времени, ни сил, ни дыхания. Пилар считала, что раньше они путешествовали очень быстро; она заблуждалась. Сейчас они мчались по горным дорогам, заставляя встречных путников прижиматься к обочине, давя подворачивавшихся под копыта гусей и цыплят. Крики и ругань неслись им вслед. Они превратили упитанных горных лошадей в загнанных кляч, ели и пили, стоя одной ногой в стремени, и ни на минуту не смыкали глаз.

Им приносили поесть, уводили измученных коней и приводили свежих. Те, кто помогал им, тихо беседовали с Рефухио, указывали путь, объясняли дорогу и провожали путников. Иногда он расплачивался за услуги серебром.

Лига за лигой оставались позади. День мерк, приходила ночь, и снова наступал день, а они все мчались на юг. Пилар была измучена еще до того, как они пустились в путь, теперь же каждое движение было для нее пыткой. Иногда ее охватывало блаженное полузабытье, и она, сохраняя зрение и слух, теряла способность чувствовать. Ее пальцы превратились в клешни, годные лишь на то, чтобы держать поводья, а на бедрах, казалось ей, кожа была содрана начисто и раны никогда не заживут. Она отличалась от всех еще и тем, что не могла, подобно Балтазару, спать на скаку. Она держалась в седле благодаря лишь недюжинной силе воли да еще жуткому гневу.

Ее гнев был направлен против Эль-Леона. Его силы, казалось, не убывали. Он ни разу не покачнулся в седле и не споткнулся, спрыгивая на землю, он выдерживал все и оставался всевидящим и всеслышащим.

Он вел их, не позволяя медлить или тратить время впустую, не позволяя сделать остановку, чтобы выспаться, еле давая отдышаться. Пилар не жаловалась и без стона выносила усталость и боль. Но в душе она ругала на чем свет стоит человека, мчавшегося впереди, называя его бесчеловечным, бесчувственным, высокомерным чудовищем. И в уме составляла план мести.

На второй день они прибыли в Кадис. Полуобвалившиеся городские стены явно нуждались в ремонте. У ворот не было стражи. Они галопом пронеслись по улицам и вскоре были на другом конце города, в гавани, где остановились возле таверны, на покосившейся вывеске которой был изображен петух верхом на дельфине. Внутри таверны в спертом воздухе витали запахи табака, кислого вина, пота и рассола. Хозяин был огромен и толст, как гиппопотам. Он восседал за столом, лениво прихлопывая мух, и столь же бесстрастно отвешивал шлепки по заду подвернувшимся под руку служанкам. Он расхохотался, услышав название корабля, о котором стремились разузнать путники. Его тучное тело заколыхалось, волны жира сталкивались между собой, напоминая бушующее море.