Заколдованный круг - [28]

Потом перестал писать.

Дон уезжал играть в другой город. Когда вернулся, узнал, что приятель его пал смертью храбрых, а тело доставили домой в запаянном гробу и похоронили неподалеку, на местном кладбище. Все «Рыси», кто не ездил на игру, и многие болельщики были на похоронах.

Дон долго переживал смерть друга и однажды отправился к его родителям.

Это был тяжелый визит.

Отец сидел мрачный и за все время не произнес ни слова. Только под конец, прощаясь, шепнул Дону на ухо, чтоб не слышала мать: «Ведь это я его уговорил, я. Ладно, мальчишку обманули, но меня-то, старого дурака? Ох, убийцы, убийцы, придет их час!»

А мать все время плакала, причитала и каждый раз, глядя на Дона, восклицала:

— Был бы сейчас здесь, как ты, как все, здоровый, живой! Ничего ему тут не грозило. Дома всегда хорошо! Живи себе да живи, как ты, как все…

Дон несколько дней ходил под впечатлением этой встречи. Черт их знает, этих «Долой войну», или «Комитет за мир»… Может, они и правы? Кому это нужно умирать, когда двадцати еще нет? Убьют на футбольном поле или на ринге — это понятно: спорт, бывает. Но тащиться за тридевять земель на войну да еще оставлять там свою шкуру, кому это нужно?

А в общем, надо тренироваться, решал Дон. Скоро городское первенство, а у него этот бросок из угла все же не ладится. Надо дальше отставлять локоть…

…В четыре часа кончились занятия, и Дон отправился на тренировку.

Она проходила в спортзале, большом круглом здании, построенном на деньги, пожертвованные одним из виднейших филантропов города господином Лонгом. Газеты два дня курили ему фимиам, внутри зала прибили медную табличку с именем дарителя, а арену, верхние ярусы и купол опоясывали яркие, красивые и убедительные рекламы, восхваляющие продукцию его предприятия. Зал часто арендовали различные клубы для своих игр. В дневное же время здесь тренировались хозяева — «Рыси». Дон прошел в раздевалку, переоделся и вышел на площадку.

Он любил тренировки.

Он любил ощущать скорость своего тела, силу своих мышц, любил, оттолкнувшись от пружинистого пола, взлетать высоко в воздух так, чтобы можно было чуть не заглянуть в кольцо. Любил с ошеломляющей скоростью промчаться через всю площадку и закончить стремительный пробег мгновенным движением — аккуратно и точно уложить в корзину мяч, который падает потом на пол, неторопливо протиснувшись сквозь сетку.

Он мог часами, стоя на одном и том же месте, словно автомат бросать и бросать мяч, добиваясь девяноста попаданий из ста, девяноста пяти, девяноста девяти…

Дону нравился БАСКЕТБОЛ, а не только игра в баскетбол. При этом в нем не было ничего от фанатика. Бывали у него и неудачи, из-за которых он не собирался кончать самоубийством; бывали «неладные», как он выражался, дни — не шла игра; бывало порой, что он жертвовал тренировкой ради лекции какого-нибудь особенно интересного профессора.

Но это был надежный спортсмен. На такого можно было положиться. Впереди его ждала блестящая карьера.

Закончив тренировку, Дон долго плескался в душе, сделал сам себе массаж, а потом, полежав несколько минут, вышел на улицу.

Он и от этого получал удовольствие. Он вообще от всего получал удовольствие. Во всем старался найти хорошую сторону.

Дон посмотрел на часы. Через двадцать минут у Тер заканчивается последняя лекция и они поедут домой — она подвезет его.

Подойдя к учебному корпусу, где томилась на занятиях его подруга, он уселся на крылечке.

…Они ехали по забитому машинами городу в ее открытом кремовом «бьюике».

Ехали невыносимо медленно, зажатые в уличном потоке. От запаха бензина и отработанных газов впору было задохнуться; от беспрестанного скрипа и лязга тормозов, включаемых и переключаемых скоростей, нетерпеливых сигналов — оглохнуть. Машина продвигалась, как блоха, короткими, неожиданными скачками, разделяемыми долгими периодами неподвижности.

Ох уж это движение! В этом городе!

Но Тер и Дон не очень досадовали. Чем дольше путь, тем больше у них времени побыть наедине друг с другом. Потому что в этом грохочущем, многолюдном и многомашинном потоке они были одни. Были лишь вдвоем. Они никого не замечали, их никто не интересовал.

У них были дела поважней: обсуждали, как провести следующее воскресенье, прошлое им не удалось побыть вместе.

— Давай просидим весь день у меня. Никого не позовем. Запремся и перепишем, наконец, эти пленки, что дал Луиджи. Он уже требует их назад, — предлагала Тер.

— А я думаю, не сходить ли в зоопарк? Я не был там сто лет.

— Да ты что, Дон? Тебе ведь не пять лет. Чего это ты вдруг?

— Так, — мечтательно рассуждал Дон, — захотелось. Медведи, слоны, жирафы… гуляют там. Им кажется, что они на свободе, они небось уже забыли свои джунгли да саванны. А они в клетке. Как ты думаешь, Тер, мы, например, — мы на свободе или тоже в клетке, только не замечаем этого? Тебе иногда не кажется, что мы живем в большой клетке? Ходим, спим, играем в баскетбол. Но все в пределах, в рамках. Как захотим куда-нибудь повыше, подальше, так стоп, прутья перед носом! Не кажется?

— Нет. — Тер неторопливо поглаживала руль. — Что нас ограничивает? Хотим поехать в другой город, даже в другую страну — пожалуйста. В театр, в кино, мюзик-холл, зоопарк твой — пожалуйста. Кого хотим, того любим; чем хотим, тем и занимаемся. Где ж твои прутья?