Заколдованная усадьба - [124]

Старший брат горько усмехнулся.

- Ты пленился простой девкой, увлекся слепо, самозабвенно, до полной потери сознания,- быстро продолжил граф,- ты с презрением отбрасывал все наши доводы, советы и предложения… У нас не было другого средства вывести тебя из состояния безумия.

Миколай Жвирский нахмурил брови, и глаза его грозно сверкнули. Он приподнялся и сказал резким, суровым тоном:

- Вот как, даже перед собственной совестью ты прикрываешься фарисейской маской. Чтобы вылечить меня oт воображаемого безумия, ты готов был свести меня с ума по-настоящему. Самовольно взяв на себя обязанности вершителя моей судьбы, ты сделался палачом, исполнителем своих собственных приговоров и, нанося мне вероломный, лицемерный и подлый удар, полагал оказать мне благодеяние. Позорный и мерзкий поступок ты хочеши считать своей заслугой!

- Миколай! Брат мой! - промолвил дрожащим голосом граф и бледный, как мертвец, тоже приподнялся в кресле.

Миколай с горечью скривил губы.

- Ты не только опорочил, оплевал, ногами растоптала мое чувство, самое благородное, самое высокое, до какого я в то время только мог подняться, но… - прибавил он и скрипнул зубами.

- Но… - машинально повторил граф.

- Ты заставил мою дочь вечно стыдиться матери!

- Твою дочь! - пробормотал пораженный граф.

- А кем же была та Ядзя, которую ты в добавление к приданому ее матери отдал тому кузнецу, немцу из Подлужа?

- Как? Ты… ты… знаешь, что я сделал с Ксенькой? - пролепетал граф в страшном смущении.

- Ты постарался выдать ее замуж за кузнеца из Подлужа и оставил в их руках мою дочь, мое единственное дитя…

- Но ты нашел ее? - быстро перебил его граф.

- Нашел! Нашел, к твоему несчастью…

- К моему несчастью? - повторил ошеломленный граф.

Миколай вновь с горечью скривил губы.

- Теперь ты можешь смело объявить ее отца сумасшедшим, безумцем… Умерев для мира, для самого себя, он не поднимет голоса в свою защиту… Но когда ты протянешь свою алчную руку к его достоянию, которое завешано не тебе, а другому, тогда выступит она, моя дочь, признанная и удочеренная, хотя и тайно, но по закону, и одним словом своим расстроит все твои недостойные махинации.

Граф выпрямился, его взгляд выражал огорченье и боль.

- Брат! - вскричал он прочувствованным голосом, закрывая лицо руками.- Я не заслужил последнего упрека.

Миколай Жвирский слегка вздрогнул, словно ему вдруг жаль стало брата.

- Жахлевич, стало быть, действует на свой страх и риск? - быстро спросил он.

Граф с минуту молчал, стараясь, видимо, справиться со слишком сильным волнением, а потом заговорил искренне и с глубоким раскаянием.

- Верно, я провинился перед тобой, когда был легкомысленным, опрометчивым юношей. Но неужели ты считаешь меня способным к одному недостойному поступку присовокупить и другой? О нет, никогда, ни за что на свете,- воскликнул он и содрогнулся от отвращения.

И когда оба они успокоились, граф чистосердечно рассказал, как, питая иллюзорные надежды, вызванные раздутым честолюбием, он позволил вовлечь себя в этот злосчастный процесс, однако вовсе не имел намерения пускать в дело какие-либо сомнительные средства, а, напротив, удачный для себя исход хотел оплатить, выдав замуж за Юлиуша свою дочь.

При последних словах Миколай Жвирский вздрогнул.

- Ты предназначил ее Юлиушу? - спросил он со странной поспешностью.

- Только приняв такое решение, я позволил себе поддаться гнусным уговорам моего мошенника управляющего.

- А что, Юлиуш любит твою дочь?

- Так мне кажется, вернее, так мне казалось в начале нашего знакомства.

Миколай облегченно вздохнул.

- А твоя дочь? - спросил он снова.

- Евгения очень хорошо воспитана,- быстро и многозначительно ответил граф.

Миколай Жвирский с иронической улыбкой махнул рукой.

- Тогда есть еще надежда.

С минуту он молча вглядывался в лицо взволнованного брата, затем, отступив на шаг, тряхнул головой, как бы сдерживая собственное волнение, и вдруг широко раскинул руки.

- Брат! - воскликнул он.- Забудем прошлое.

- Миколай! - со слезами на глазах ответил граф и бросился в его объятия.

Долго обнимались братья, нежно и сердечно. Впервые сердца их бились родственным чувством, и строптивые души слились в братском согласии.

- Зыгмунт!

- Миколай! - воскликнули они одновременно и вновь заключили друг друга в сердечные объятия.

А старый слуга, который до этого держался в стороне, на вид холодный и равнодушный, вдруг начал обеими руками утирать слезы и, подбежав к примирившимся братьям, растроганный, обнимал их колени.

- Слава богу! Слава богу! - шептал он с глубоким благоговением. И, подняв на графа глаза, сказал дрожащим от волнения голосом:

- Простите меня, ясновельможный пан, я слишком сурово осуждал вас.

И тут растворилась потайная дверь, и на пороге, словно небесное видение, посланное, чтобы скрепить братский союз, словно ангел-хранитель благородной семьи, появилась чудная женская фигура.

- Моя дочь! - воскликнул Миколай Жвирский.

- Ядзя! - вскричал граф и протянул к ней руки.

Ядзя, во всем белом и страшно бледная, выглядела болезненно. Одна рука ее была перевязана шелковым шарфом.

- Отец! - воскликнула она своим ангельским звонким голосом и подошла ближе.