Заколдованная усадьба - [108]

- Не беспокойся! Он придет,- отозвался сильный мужской голос, голос знакомого нам дегтяря.

- Так ты уже идешь, отец? - тревожно спросила девушка.

Это, без сомнения, наша прекрасная, белокурая Ядвига.

Дегтярь поднял выше фонарь, который держал в руке, и в освещенной фигуре его чудилось нечто фантастическое.

Он был одет так же, как вчера на островке, только на плечи был небрежно наброшен длинный черный плащ. Суровое, угрюмое лицо его в эту минуту выражало глубокую нежность, только в глазах беспокойно поблескивали дикие, таинственные огоньки.

- Гроза не скоро начнется,- оглядевшись вокруг, - ответил он на вопрос дочери,- я приведу тебе гостя еще до дождя.

- Мне непременно надо видеть его в такой поздний час?..

- Думаю, ты не простила бы мне, если б я принял его один.

- Отец… - пролепетала сконфужейная девушка.

В ответ дегтярь заключил Ядвигу в объятия и, прижимая к груди, молча стал целовать и гладить ее прелестную белокурую головку.

- До свидания, дитя мое,- прошептал он наконец. - Через полчаса мы придем вдвоем.

Девушка вздрогнула.

- Не знаю, что со мной, но почему-то я сегодня боюсь остаться одна.

- Ребячество,- быстро ответил дегтярь.- Ты спокойно проводишь здесь одна целые дни и ночи, а сегодня тебя пугают какие-то полчаса.

Он еще раз поцеловал ее в лоб, а потом легонько подтолкнул к двери.

- Запрись, душенька, жди нас и не тревожься ни о чем.

И, лихо перекинув полу плаща на плечо, сбежал со ступенек и поспешил к садовой калитке.

Девушка скрылась в сенях, за закрытой дверью звякнул железный засов. Почти в ту же минуту затрещал плетень, и над воротами на фоне темного неба показалась человеческая фигура. Далекая вспышка молнии на западном краю неба выхватила из темноты искаженное злобой лицо… лицо Микиты Оланьчука!

Сидя верхом на воротах, он внимательно оглядывался по сторонам. Вдруг он чуть слышно рассмеялся, но жутко становилось от этого смеха.

- Собаки даже не тявкнут! - прошептал он.- Доброе зелье вороний глаз! Сколько пришлось напроситься, пока подлый еврей дал мне горстку этой отравы,- добавил он с затаенной обидой, а затем в мгновение ока проворно соскользнул на землю.

Он запустил руку за пазуху, и в темноте блеснул длинный нож.

- Ну, Костя Булий,- проворчал Оланьчук,- теперь посчитаемся! Петух уже пропел, теперь сам черт тебе, сукин сын, не поможет.

И негодяй скрипнул зубами, как голодный волк при виде добычи.

Вдруг он вздрогнул и, беспокойно оглядевшись, прошептал:

- Гроза будет, а я уже собак отравил, откладывать нельзя.

Он постоял минуту и успокоился.

- Тихо, глухо. Добрый час пройдет, пока начнется гроза. Время есть.

Он тряхнул плечами, сбрасывая с себя какой-то груз.

Это была связка крепких буковых кольев и толстый жгут из липового лыка. Оланьчук на цыпочках подкрался к хате, приставил колья к стене, и с лыком в руках приступил к двери. Затянув петлю на железной дверной ручке, он быстро отошел и другой конец жгута крепко привязал к толстому стволу ясеня, росшего в нескольких шагах от хаты.

- Пусть попробует теперь отворить дверь изнутри,- пробормотал негодяй с довольной улыбкой, затем схватил колья и подошел к окну.

- Хозяин дома,- буркнул он, видя, что из-за ставень пробивается свет.

И снова разразился глухим диким смехом.

- Ишь ставни на окна приделал, чтобы никто не видел, как он якшается с упырем и чертом. Ну, подожди, браток!

И, воткнув кол в землю, Оланьчук прочно подпер им ставень.

- Попробуй, открой его теперь! - прошептал он со свирепой ухмылкой.

То же самое он проделал с двумя другими окнами.

Потом приостановился и тяжело перевел дыхание.

- Уже за полночь, черт ему теперь не поможет, а убежать он не убежит.

Оланьчук вытащил что-то из-за пазухи, шаркнул об одежду; в руках у него вспыхнуло несколько спичек.

Он спокойно подождал, пока сгорит сера, потом поднес спички к пучку пакли, вынутой из кармана, и бросил горящий ком на крышу…

- Наконец-то я отплачу тебе, старый разбойник, за мои сто палок, за мою погубленную жизнь! - сказал он на этот раз громче, и новый ком пылающей пакли швырнул на крышу ближнего сарая.

А потом надвинул на лоб свою шляпу и стрелой помчался к воротам. Ловко, как кошка, взобравшись наверх, он еще раз бросил взгляд на дом и при виде яркого пламени, неторопливо взметнувшегося на кровле, снова дико захохотал и соскочил на другую сторону.

Нам известна причина, из-за которой Микита Оланьчук так люто ненавидел старого казака. За свою дерзости, за то, что он посмел поднять руку на молодого барина, он понес слишком суровое, может быть, даже нечеловечески жестокое наказание! Вспыльчивый барин не сразу умел сдерживать свой гнев, а его ретивые слуги исполняли приказ прежде, чем он успевал произнести хоть слово.

Микита Оланьчук принадлежал к тем диким ожесточенным натурам, которые не прощают обиды, ненависть их лишь возрастает с годами и прекращается разве что вместе с жизнью. На неоправданную жестокость барина он ответил взрывом звериной злобы, а бесплодные попытки добиться справедливости от суда, которые довели его до полного обнищания, еще пуще разожгли в нем жажду мести.

Оланьчук поклялся, как он говорил, «не прощать своего» и упорствовал в своем решении. Смерть барина не укротила и даже не смягчила его неистовой злобы. Он только перенес ее всю как есть на Костю Булия, слепого исполнителя жестокой воли покойного. В лице старого слуги он ненавидел одновременно и неправедного судию, и слишком рьяного палача. Его ненависть росла с каждым годом и в конце концов дошла до какого-то лихорадочного безумия, до неистового, исступленного остервенения.