Заклятое золото - [33]

В его словах звучали гнев и ненависть, но, тем не менее, он весь находился во власти так поздно проснувшейся страсти, поглотившей теперь все его существо. Даже грозно надвигавшаяся на него буря была бессильна против этой власти.

Эдита дрожала всем телом. «Ты не можешь любить!» — сказал ей Рональд. Она сама превосходно знала это и, может быть, именно это тайное сознание своей вины и придало ее голосу мягкость, с которой она ответила:

— Не будем спорить из-за слов. Я ведь доказываю тебе, что я твоя и хочу твоей остаться. К чему же эти упреки, обижающие меня?

Этот новый и необычный тон в устах невесты произвел на Рональда сильное впечатление. Его лицо просветлело, и он, подойдя к Эдите, запечатлел на ее руке горячий поцелуй.

— Ты очень взволнован, Феликс, — продолжала она, — и я нахожу это вполне понятным. Какая тут жертва! Ведь мы же и без того намеревались официально объявить о своей помолвке в первой половине октября.

— Нет, — угрюмо возразил Рональд, — мы назначили для этого день пожалования мне дворянства. Так как это пожалование отсрочено, то нам следует отложить и день официальной помолвки.

— А разве обещание не будет исполнено? — удивленно спросила Эдита. — Ты ведь был совершенно уверен в нем.

— Да, пожалование должно было состояться на этих днях. Но стоило появиться брошюре, как словно из-под земли стали вдруг возникать разные предлоги и проволочки. А мне именно как раз теперь необходимо выражение доверия свыше; я хотел, во что бы то ни стало, добиться его и вдруг наткнулся на самый откровенный отказ. Мне намекнули, что прежде всего, я должен реабилитировать себя.

Это откровенное признание заставило Эдиту побледнеть; она понимала, что означал этот отказ от данного слова. Могущество Рональда было подорвано; здание его счастья поколебалось.

Он и сам, вероятно, осознавал это; по крайней мере, в каждом его слове звучала глубокая злоба.

— Реабилитировать себя! — повторил он с горькой улыбкой. — В чем? В анонимном памфлете, вынырнувшем из какого-то темного угла? На это следовало бы только пожать плечами и предоставить мне самому задавить червяка, а между тем меня вызывают на суд общественного мнения и требуют, чтобы я дал отчет в своих намерениях и поступках какому-то торгашу моралью… я, привыкший ворочать миллионами… Чтобы реабилитировать себя, я могу сказать: «Вот чем я стал! Вот что я создал!»

В Рональде снова вспыхнуло сознание собственного достоинства, то величие, которое ослепило и покорило Эдиту, но теперь оно почему-то не произвело на нее никакого впечатления.

— Я знаю, что нападки на тебя несправедливы, — сказала она, но далеко не убедительным тоном. — Может быть, ты и переступил, или, лучше сказать, был вынужден переступить некоторые границы дозволенного… для меня это вполне понятно, ты имеешь право на это, благодаря своим необыкновенным дарованиям. Но в той брошюре упомянуто о таких вещах, которые ты не можешь обойти молчанием. Ведь там, в качестве доказательства говорится о Штейнфельде, созданном твоими собственными руками.

— А кто это делает? — презрительно произнес Рональд. — Продажные писаки, для которых все средства хороши. Травля против меня и Штейнфельда оплачена щедрой рукой… потому-то она и отличается такой яростью.

— Это — неправда! — неосторожно прервала его Эдита. — Раймара нельзя подкупить.

— Раймара? — воскликнул Рональд, словно ужаленный змеей. — Ты знаешь имя автора брошюры? Откуда оно стало тебе известно?

— От самого Раймара… он был сегодня здесь.

— Вот как! Странные же у тебя темы для разговора с этим господином! В первое же ваше свидание он откровенно говорит тебе, что считает меня своим врагом, а сегодня признается в том, что автор памфлета — он. Неужели он и в самом деле имел дерзость говорить тебе это, а ты его слушала?

— Его поступок нисколько не был дерзким, — возразила Эдита. — Я сама вызвала его сюда, так как хотела заставить его поднять забрало, открыть тайну; я должна была знать правду, хотя нисколько не сомневалась в ней.

— Ты знала имя автора брошюры, в то время как даже я не мог угадать его? Ты уже знала правду?

Глухой, хриплый голос и взгляд Рональда должны были бы предостеречь Эдиту, но она не удержалась и неосторожно воскликнула:

— Да, я узнала ее из брошюры! Выступить с такой неслыханной дерзостью против такого, могущественного человека как ты и столь бесстрашно бороться за правду мог только один…

— Эдита! — сорвался с губ Рональда дикий возглас.

Он побледнел как полотно, а его взгляд буквально насквозь пронизывал невесту. Она еще не постигала всего значения этого неподвижного пламенного взгляда, но инстинктивно почувствовала какой-то страх перед ним.

— Ну что же? — спросил Рональд после короткой паузы. — Почему же ты не продолжаешь? Так бороться мог только один… подвижник справедливости! В твоих глазах он, по-видимому, герой, а я… кто же я в таком случае?

— Феликс, оставь, пожалуйста! — прервала его Эдита, но он не дал ей говорить.

Словно железными клещами сдавив ее руку, Рональд наклонился к ней так близко, что его горячее дыхание коснулось ее лица, и сказал с горькой усмешкой:

— Я был несправедлив к тебе. У тебя есть темперамент, я вижу это! Вероятно, лишь я один встречаю ледяное равнодушие, я, которому ты обещала свою руку! Или, быть может, ты забыла об этом?