Заклятое золото - [35]

Эдита ответила довольно уклончиво:

— Феликс теперь почти всегда в таком настроении, что к нему даже и не подступиться. Я понимаю это и по возможности щажу его; но ты, папа, по-видимому, не делаешь этого, так как он вышел от тебя крайне раздраженный.

— В деловых разговорах не приходится считаться с этим, — возразил Марлов. — Я без обиняков сказал, что ему не следует поступать очертя голову и жечь за собой мосты. У него уже нет больше той власти, какая была три месяца тому назад. Никакая сила не заглушит того, о чем стали в последнее время во весь голос говорить в Штейнфельде. Служащие и рабочие не боятся больше за свое существование, чувствуя себя под защитой общественного мнения, и заговорили совершенно открыто. А он ведь и слышать не хочет ни о чем и не обращает внимания на мои предостережения. Ну и Бог с ним! Штейнфельд — его собственность, и мне нет больше никакого дела до всего этого.

— Никакого дела? — повторила Эдита, не то удивленно, не то испуганно взглянув на отца.

— Никакого. План создания акционерного общества стал невозможным. Неужели, по-твоему, теперь кто-либо рискнет вложить свои деньги в Штейнфельд?

— Но ты ведь сам хотел вложить их, папа, а ты — опытный финансист и должен здраво судить о подобных делах. Ведь в свое время ты, не задумываясь, одобрил этот план.

Банкир понял упрек и, вдруг остановившись, ответил очень неуверенным тоном:

— Тогда были другие обстоятельства. Одного я не знал, о другом судил, пожалуй, слишком снисходительно. Такое грандиозное предприятие как Штейнфельд нельзя подводить под общий уровень; по отношению к нему допустимо и даже необходимо многое такое, чего нельзя применить в небольшом деле. Чересчур тяжело провести здесь настоящие границы. Но, благодаря впечатлению, которое производит на меня это предприятие теперь, я, безусловно, откажусь от него даже в том случае, если бы образование акционерного общества и стало возможным. К счастью, невозможность осуществления этого плана сама собой облегчает мне отказ Рональду.

Эдита молчала, хотя хорошо понимала отца. Может быть, Марлов и не знал или не хотел знать многого, чтобы не быть вынужденным отказаться от участия в деле, сулившем ему огромные барыши. Но как только на эту затею ополчилось общественное мнение, коммерческое благоразумие заставило его быть осторожным и вовремя устраниться. Этот хладнокровный делец всегда знал, что делает, и сумел прилично прикрыть свое отступление, но его дочь в эти минуты почувствовала, какая глубокая пропасть лежала между ней и отцом. Разумеется, он оставался все тем же дельцом, она же сильно изменилась… с последней весны.

— На будущей неделе начинается процесс, — снова заговорил Марлов. — Конечно, у Рональда не оставалось выбора; нельзя было не реагировать на обвинения, содержащиеся в брошюре. Он вынужден был обвинить автора в клевете, несмотря на всю опасность этого… Ты все еще настаиваешь на своем желании присутствовать на процессе?

— Да, — решительно произнесла Эдита. — Я не могу и не хочу устраняться от того, от чего зависит столь многое для нас.

— Для нас… да, да! — протяжно повторил банкир, испытующе взглянув на дочь. — Как раз из-за этого я и прошу тебя отказаться от своего намерения. При подобных судебных разбирательствах часто затрагиваются очень неприятные вопросы. Настолько ли ты уверена в своем самообладании, что сумеешь присутствовать на процессе как посторонняя слушательница? Или для тебя безразлично, если именно теперь догадаются о твоих отношениях с Рональдом?

— Вовсе не о чем и догадываться. Во время последнего нашего свидания в Гернсбахе я предлагала Феликсу официально объявить о нашей помолвке, но он не принял этой жертвы…

— Господи, что за нелепая мысль! — прервал ее Марлов. — Теперь, когда на Рональда отовсюду сыплются обвинения, ты хочешь объявить себя его невестой? К счастью, он сам, по крайней мере, был настолько благоразумен, чтобы повременить с этим. Не может же он требовать теперь…

— Того, что потребует впоследствии, и будет вправе требовать, — закончила за него Эдита.

Марлов, по-видимому, хотел, было, что-то возразить, но передумал и, опустившись на стул рядом с дочерью, вполголоса произнес:

— Дитя мое, ты и не подозреваешь, как именно обстоит дело. Я не хотел тревожить тебя, но приходится ознакомить тебя с истинным положением вещей. Рональд был чрезвычайно… неосторожен в ведении своих дел; он позволял себе вещи, которых ему не простят, да и нельзя простить. Все это связано не с одним только Штейнфельдом, но последний оказался для него роковым. Частичные разоблачения там уже доказали, что дела под угрозой и что образование акционерного общества было предпринято им лишь с целью покрыть свои убытки. Из-за этого он потерял доверие общества, поддерживавшее как его, так и все его предприятия. Конечно, все зашаталось. А тут еще этот Раймар выступил в качестве его противника… Ты не знаешь, Эдита, что это значит?

— Нет, знаю! — тихо проговорила она.

— Я сразу понял, что обвинения серьезны, — продолжал Марлов, — но не предвидел, что они будут известны всей стране. Все газеты занялись предстоящим процессом; только и слышишь повсюду имена Рональда и Раймара, как будто на свете не существует ничего более интересного.