Заклинатель - [68]

Терри провела Грейс в бассейн и оставила там одну. Там было очень тихо, и воздух слабо отдавал хлоркой. Грейс переоделась в купальный костюм и, войдя в бассейн, остановилась там, где течение образовывало что-то вроде маленького водоворота. Солнечные лучи, ударяясь о поверхность воды, разделялись надвое: одни, отражаясь, устремлялись к потолку и плясали там солнечными зайчиками; другие проникали до самого дна, рисуя на нем светящиеся узоры, похожие на скопище бледно-голубых змеек, постоянно умиравших и возрождавшихся вновь.

Биение струй приятно ласкало искалеченную ногу, и Грейс, откинувшись назад, стала думать об индейском юноше. Как должно быть здорово, если можешь покидать свое тело, когда захочешь. Мысли ее обратились к прошлому – к тому времени, когда она пребывала в коме. Может, это то же самое? Но куда уходила она и что видела? Грейс ничего не помнила – даже обрывка сновидения, помнила только, как вышла из комы – плыла в клейкой жидкости на материнский голос.

Грейс всегда хорошо помнила сны. Существует прием – как проснешься, сразу же рассказать сновидение кому-нибудь – хотя бы самой себе. В раннем детстве она всегда прибегала по утрам в спальню родителей и, забравшись в постель, устраивалась поудобнее к папе под бочок и рассказывала все, что видела во сне. Он подробно расспрашивал ее о деталях, и она иногда, чтобы заполнить пустоты, додумывала недостающие подробности. Слушателем всегда был отец – Энни к этому времени уже бегала трусцой или кричала из-под душа, требуя, чтобы Грейс садилась за пианино. Роберт советовал дочери записывать сны – со временем, когда она вырастет, ей будет интересно читать эти записи, но Грейс так и не собралась.

Она думала, что после того случая ее будут мучить страшные кровавые сны, но нет, этого не произошло. Пилигрим снился ей только один раз – две ночи назад. Он стоял на противоположном от нее берегу широкой темной реки и выглядел как-то необычно – был значительно моложе, почти жеребенок, но это был точно он. Грейс позвала его, и он, попробовав копытом воду, вошел в реку и поплыл к ней. Сильное течение сносило коня – он был еще слишком слаб, – она видела, как его уносит и он исчезает вдали, и – ничем не могла ему помочь. Сердце ныло от боли, но единственное, что ей оставалось, – это продолжать звать его снова и снова… Тут она почувствовала, что рядом кто-то стоит. Повернувшись, она узнала Тома Букера. Он успокоил ее, сказал, что за Пилигрима можно не волноваться: ниже река мельче, и он сумеет выбраться.

Грейс не рассказала Энни, что Том Букер спрашивал у нее, может ли она дополнить свой рассказ о несчастном случае какими-нибудь подробностями. Она боялась, что мать разнервничается, или рассердится, или станет навязывать ей свое решение. Но Энни была тут ни при чем. Разговор касался только ее, и Тома, и коня, поэтому Грейс сама должна все решить. Впрочем, если честно, она его уже приняла. Она все расскажет Тому, хотя ей было страшно. А маме она, возможно, расскажет все потом.

Открылась дверь, и вошла Терри, спрашивая, как у нее дела. И еще она сказала, что звонила мама. В полдень за ней заедет Дайана Букер и отвезет на ранчо.

Они ехали вдоль речки, переправившись на другой берег по броду, – там, где встретились недавно утром. На нижнем лугу стадо лениво расступилось, пропуская их. Облака рассеялись, очистив вершины гор, в воздухе пахло свежестью и просыпающейся землей, готовой дать новую жизнь. В траве уже попадались розовые крокусы и додекатеоны, а на тополях зеленел нежный пух.

Том пропустил Энни вперед, глядя, как ветерок раздувает ее волосы. Она никогда прежде не ездила в ковбойском седле – по ее словам, ощущение было такое, словно сидишь в лодке. Перед выездом она попросила Тома подтянуть стремена, и теперь они были такой длины, какую обычно устанавливаешь, если ездишь на мерине или хочешь умышленно сдержать лошадь, но Энни уверяла, что так ей удобнее. Она была прирожденной наездницей – Том видел это и по посадке, и по тому, что тело ее двигалось в одном ритме с лошадью.

Убедившись, что Энни не новичок в верховой езде, Том нагнал ее. Они молча ехали рядом, только изредка Энни нарушала тишину, спрашивая название дерева, растения или птицы. Слушая ответ Тома, она устремляла на него свои зеленющие глаза и серьезно кивала, стараясь запомнить. Они проехали осиновую рощицу, и Том рассказал, как дрожит листва этих деревьев, когда налетает ветер, и обратил ее внимание на черные шрамы на бледных стволах – зимой лоси корой пополняют свой рацион.

Они ехали по сосновому бору, постепенно поднимаясь вверх по заросшей лапчаткой пологой тропе, пока наконец не достигли вершины, откуда были хорошо видны обе речки, подарившие ранчо его имя. Там они остановились немного отдохнуть.

– Какой прекрасный отсюда вид, – восхищенно произнесла Энни.

Том кивнул, соглашаясь.

– Когда отец привез нас в эти места, мы с Фрэнком всякий раз, как забирались сюда, держали пари, кто первый добежит до конюшен. Ставили на кон десятицентовик, а то и четверть доллара. Он бежал вдоль одной речки, а я – вдоль другой.

– И кто же выигрывал?