Закатное солнце - [7]

Ах, мне хочется описать всё в точности, как оно было, не пропуская ничего, ни единого пустяка. Иногда я думаю, хотя и себе самой боюсь в том признаться, что безмятежность нашего нынешнего существования в этом сельском жилище не более чем ложь и притворство. Я не могу избавиться от ощущения, что на эту мирную жизнь, дарованную Богом матушке и мне, как недолгую передышку, уже легла мрачная тень несчастья. Иногда мне кажется, что я больше не выдержу: матушка угасает с каждым днём, хоть и делает вид, что абсолютно счастлива, а в моей груди поселилась гадюка, она тучнеет и тучнеет, словно высасывая из матушки все соки, она тучнеет, несмотря на то, что я всеми силами стараюсь противиться этому. Ах, если бы я могла сказать: «Это просто проделки весны!» Конечно, я скверно поступила с змеиными яйцами, и это лишний раз доказывает, в каком ужасном состоянии мои нервы. Я доставляю матушке одни неприятности, усугубляя её горе и лишая последних жизненных сил. Любовь… Ах нет, я больше не в силах написать ни слова.

2

После того случая со змеиными яйцами прошло дней десять, и всё это время нас преследовали дурные предзнаменования, они делали матушку несчастной и сокращали её жизненный срок.

Начать с того, что я устроила пожар.

Я поджигаю дом! Да такого кошмара мне и во сне не могло привидеться!

Неужели я так и осталась изнеженной «барышней», которой и в голову не приходит, хотя это так очевидно, что неосторожное обращение с огнём ведёт к пожару?

Встав по нужде поздно ночью, я дошла до стоявшей в прихожей ширмы и вдруг заметила какое-то свечение в той стороне, где ванная. На всякий случай заглянула туда и увидела, что стеклянная дверь ванной сделалась ярко-красной, а за ней что-то трещит. Я бросилась к боковой двери, открыла её и босиком выскочила наружу. Куча хвороста, громоздившаяся возле топки, была охвачена пламенем.

Добежав до крестьянского дома, стоявшего сразу же за нашим садом, я что было силы принялась колотить в дверь:

— Накаи-сан! Скорее проснитесь! Пожар!

Накаи, судя по всему, уже спал.

— Иду-иду! — наконец откликнулся он и поторапливаемый моими криками: «прошу вас, скорее, скорее», выскочил из дома прямо в ночной рубашке.

Вдвоём мы вернулись к полыхавшей куче хвороста и стали поливать её водой, таская её вёдрами из пруда. Тут со стороны коридора послышался крик матушки. Отбросив ведро, я поспешила к ней.

— Маменька, не волнуйтесь, всё уже в порядке, ложитесь.

Успев подхватить лишившуюся чувств матушку, я отвела её в спальню и, уложив, бегом вернулась в сад. Теперь я черпала воду из ванны и передавала её Накаи-сан, а он выливал её на кучу хвороста. Но пламя всё разгоралось, похоже было, что вдвоём нам не справиться.

— Пожар! Пожар! На вилле пожар! — послышались крики снизу из посёлка, и вскоре в сад, сломав изгородь, ворвались люди. Они стали заливать огонь, передавая от одного к другому по цепочке вёдра с водой, которую они черпали из резервуара, стоящего у изгороди. Через несколько минут им удалось справиться с пламенем. А ведь ещё немного, и оно перебросилось бы на крышу дома.

«Повезло!» — с облегчением подумала я и тут же содрогнулась, поняв, что послужило причиной пожара. В тот миг я впервые сообразила, что весь этот ночной переполох возник только потому, что вчера вечером я оставила возле кучи хвороста вытащенные из топки тлеющие гнилушки. Мне казалось, что я загасила их, а на самом-то деле я забыла это сделать. От такого открытия слёзы навернулись мне на глаза, я словно приросла к земле. Тут до меня донёсся громкий голос жены Нисияма-сан из дома напротив: «Ванная-то, небось, сгорела подчистую. Уж конечно, если так обращаться с топкой…»

Подошли староста посёлка Фудзита, местный полицейский Футамия и глава пожарной управы Оути. Фудзита спросил, как всегда приветливо улыбаясь:

— Испугались, наверное? Как это случилось?

— Это я во всём виновата. Мне казалось, я загасила гнилушки… — только и сумела выдавить из себя я и, опустив голову, замолчала.

По щекам моим покатились слёзы, я чувствовала себя такой несчастной. «Сейчас меня заберут в полицейский участок как самую последнюю преступницу», — мелькнуло в моей голове. Вдруг я вспомнила, что стою перед ними босая, непричёсанная, в одной рубашке, и чуть не сгорела от стыда, подумав, сколь жалкое зрелище я, должно быть, собой представляю.

— Понятно. А ваша матушка?.. — тихо спросил Фудзита-сан, в голосе его звучало живое участие.

— Матушка в спальне. Она очень испугалась…

— И всё же, — вставил молодой полицейский, очевидно, желая утешить меня, — вам повезло, что огонь не перебросился на дом…

Тут пришёл успевший переодеться Накаи-сан и, задыхаясь от быстрой ходьбы, заявил:

— Да ничего страшного, подумаешь, сгорела кучка хвороста. Не из-за чего поднимать шум.

Он явно хотел меня выгородить.

— Что ж, тогда ладно. — Фудзита-сан несколько раз кивнул и, пошептавшись о чём-то с полицейским, сказал, обращаясь ко мне:

— Ну, мы пошли. Кланяйтесь матушке.

И удалился вместе с главой пожарной управы и прочими. Только полицейский задержался и, подойдя ко мне почти вплотную, чуть слышно прошептал:

— Я не стану упоминать в донесении о том, что произошло сегодня ночью.