Закат семьи Брабанов - [74]

— Салат слишком наперчен, — заметил Стюарт.

— Это вы виноваты, — заявила Эрлебом, положив на стол вилку и закуривая «Мальборо-лайт». — Вы меня потрясли своей историей о Лондоне и поляроидном снимке.

— Несъедобно! — воскликнул Иван, отодвигая тарелку.

— Отвратительно, — согласился Оливье Перрон.

— Больше ничего нет, — развела руками Вуаэль.

— Когда мы были под коммунистами, — сказала Марина, — то радовались салату с анчоусами, даже если он был слишком наперчен.

— Разница в том, — возразил Коллен, — что во Франции мы не под коммунистами, а над ними.

Все нервно и натянуто засмеялись, но этот смех был, скорее, вызван разочарованием салатом, а не остротой моего шурина. Синеситта ничего не говорила. Она ела то, что лежало на тарелке, так как не знала, что будет есть завтра. Не из-за того ли, что все испытывали голод, в последующие часы мы все (Стюарт и Марина, Иван и Оливье, Вуаэль и я) занялись любовью? Только у моей сестры и Кармен не было в тот день сексуальных отношений, и мой читатель скоро поймет почему. Когда мы опустошили две бутылки деревенского божоле, — иностранные манекенщицы, особенно из Северной и Центральной Европы, покупая вино, выбирают деревенское божоле, несомненно, из-за слова «деревенский», вызывающего у них доверие, — и съели три свежих багета, Вуаэль предложила сварить нам кофе, которое мы пили бы, заедая шоколадом. Черным, естественно. Манекенщицы, независимо от национальности, не держат в доме молочный шоколад. Вуаэль вспомнила, что у нее где-то на кухне или в комнате завалялась плитка шоколада. Она извинилась, объясняя, что редко приезжает в свою хижину и сама чувствует, что комфорт и запасы продуктов оставляют желать лучшего. Ей жаль, что она не смогла на должном уровне принять таких изысканных и известных людей, как ее друзья, но когда, через пять или шесть лет, она выйдет на пенсию, то наймет горничную и кухарку, и тогда каждый будет окружен комфортом и получит свои калории. Синеситта, одна прикончив половину салата, потом мы станем задаваться вопросом, а не весь ли съеденный перец и уход Марины с Колленом спровоцировали тем вечером у нее первые схватки, — выпила полтора литра минеральной воды. Увидев, что запас минералки иссяк, она побежала в кухню, чтобы выпить воды из-под крана, что явилось самым большим проявлением ее активности до трех часов дня.

Марина теперь почти лежала на Стюарте, ухватившись рукой за его колено. Возвратившись после быстрого набега на кухню, Синеситта, еще вытиравшая рот тыльной стороной ладони, застала их первый поцелуй.

— Можете не стесняться! — закричала она.

— А почему мы должны стесняться? — спросил Стюарт.

— Потому что я здесь.

— Нет, — возразил он, — ты — не здесь. Здесь никого нет. Больше никого.

Он нагнулся к Марине и снова поцеловал ее в губы. Иван поморщился, полагая, что целовать молодую женщину в присутствии супруги на восьмом месяце не отвечает ни хорошему тону, ни хорошему воспитанию. Правда, очень скоро у него появилось другое занятие: Оливье Перрон искусно и сосредоточенно массировал ему через брюки член. Я подумала, возбудится ли он. Со мной он никогда не возбуждался — дополнительное подтверждение, по его мнению, что он не гомосексуалист. Никуда негодное объяснение, поскольку у меня не было никакой уверенности, что я парень. Вуаэль допила кофе и взяла меня за руку. Она сказала, что гомосексуалисты отличаются от нормальных людей, то есть гетеросексуалов, тем, что слишком любят испытывать оргазм, и поэтому не стоит ждать от них верности. Они способны хранить ее только по отношению к мертвым.

— Ты возбуждаешься? — не удержавшись, спросила я Ивана.

— Да!

— Старая калоша!

— Я возбуждаюсь, потому что не люблю Оливье, — произнес он жалобным тоном школьника, застигнутого с поличным в тот момент, когда он доставал конфеты из портфеля своего соседа. — Я возбуждаюсь, как возбудился бы с любой женщиной, которую не люблю.

— Пойдем отсюда, — сказала Вуаэль. — Вечная проблема с уик-эндами в деревне: люди изменяют друг другу, особенно когда плохо поели. Заметь, когда они хорошо поели, происходит то же самое.

Мы встали почти одновременно со Стюартом и Мариной. Моя сестра, схватившись за живот, спросила у них:

— Куда это вы?

— Далеко, — сказал Стюарт.

— Бросив беременную жену с младенцем? Знаешь, во что тебе это обойдется в матримониальной палате?

— Тебе прекрасно известно, моя дорогая, что я неплатежеспособен.

Я была уверена, что после этой фразы такая девушка, как Марина, не раздумывая бросит моего шурина, но она еще сильнее прижалась к нему. «Женщины из Центральной Европы, купающиеся в деньгах, чувствуют себя грязными, и многие из них верят, что большая любовь с бедняком сможет их очистить» («Опасные мифы», с. 2042 и последняя).

— Ты не можешь бросить меня у всех на глазах!

— Почему? У нас будет больше свидетелей при расставании, чем было во время свадьбы!

— Я никогда не разведусь!

— Кто говорит о разводе? Я не собираюсь жениться на Марине, потому что люблю ее.

— Как ты можешь говорить о любви к ней, если совсем ее не знаешь?

— Ты же влюбилась в меня, хотя тоже не знала!

— Где бы ты ни спрятался с этой стервой, — крикнула моя сестра с жестокостью, на которую я считала ее не способной, — я тебя найду!