Закат империй - [5]

Дюберри дышал часто и прерывисто. Затем внезапно вскинул голову и посмотрел на Савальдена по-собачьи преданно, снизу вверх.

— Я поеду, — срывающимся голосом сказал он и облизал пересыхающие губы. — Я поеду. Я попытаюсь выжить, если смогу. Или хотя бы умереть с пользой. Я никогда даже мечтать не мог…

— Знаю, — Савальден сощурился. Грустно и ласково оглядел мальчишку и опять отвернулся. — Никто не верит, что можно попасть в легенду. Не верил и я — много лет назад.

Голос его дрогнул и вдруг зазвенел победной сталью.

— И все-таки бывает и так! Первый вестник уже прибыл: близится Закат! И мы отправляемся в путь, к священному Берегу Начала! Легенды грядущего мира будут рассказывать о тебе, малыш, но до этого…

Савальден на мгновение умолк и продолжил уже обычным, будничным голосом:

— Но до этого еще далеко. Долгий путь нам предстоит, самый долгий из всех путей, сколько их есть на этом свете. Не думай о легендах, мальчик, легенды родятся сами, а нам следует всего лишь жить — и выжить.

Синий дымок мелькнул перед ними, вспыхнул на солнце паутинным блеском и растаял. Савальден замолчал, вглядываясь в исчезающие завитки.

— Что-то случилось? — полуутвердительно спросил Дюберри.

— Да нет, — лениво ответил Савальден. — Просто умер приор Бархар. Закат забрал свою первую жизнь. Теперь это будет часто случаться, малыш. Идем быстрее, к вечеру мы должны спуститься в долину.

Дюберри быстро обернулся к монастырю, словно запоминая очертания скрывшего его скального выступа, и подобрав подол рясы, поспешил за магистром.

2

Прохладные коридоры бережно хранили полумрак. Сюда не проникало нещадное солнце, которое там, в саду, сокрушало неосторожного едва ли не вмиг. Придворные задолго до полудня покинули беседки и тенистые рощи, чтобы скрыться в переходах дворца, и теперь их здесь было, пожалуй, чересчур много. Жаркая весна, уже сейчас заставляющая бассейны пересыхать за какой-нибудь час после наполнения, обещала еще более жаркое лето. За горной цепью, на морском берегу, этому радовались. Здесь, на северном краю пустыни Сиррах, только горько вздыхали — опять жить по ночам, а днем молить богов о блаженной прохладе, пытаясь заснуть в тягучей и душной жаре.

Вялая толпа придворных бесцельно колыхалась в коридорах, обтекала колонны и пятна солнечного света, собиралась неплотными комками в холлах, как помои в лохани. Двигаться среди них осмысленно было трудно. Впрочем, никто и не пытался бороться с этой трудностью.

А перед тем, единственным, кто знал совершенно точно, куда и зачем он идет, все вздрагивали и расступались.

Капитан Уртханг хотел видеть императора.

Одного этого хватило бы, чтобы бросить любого из придворных в дрожь. Желать аудиенции в жару мог только безумец или смертник. Или Ник Уртханг.

Последним заслоном на его пути оказались два полумертвых от зноя гвардейца и мертвый на четыре пятых церемонимейстер. Гвардейцы попытались произвести уставные движения. Получилось плохо. Древки алебард скользили в потных ладонях, головы плавали в шлемах, как баранина в котелке. Церемонимейстер изнемогающим шепотом взмолился:

— Капитан, пощади, ради богов! Не тревожь владыку! Тебя ведь помилует, пожалуй, а меня в евнухи погонит!

— Не погонит, — без улыбки сказал Уртханг. — Не до того ему сейчас будет. И вообще евнухи теперь ни к чему.

Церемонимейстер до такой степени изумился, что встал и одернул линяющий на пропотевшую рубаху сердас. Если бы Ник сказал, что завтра ни к чему будет армия… или сборщики налогов, к примеру… Это еще можно было принять за неудачную шутку. Но как может существовать империя без евнухов? Это даже не смешно.

Гвардейцы с натугой распахнули тяжелую дверь. Створки потревожили вязкий воздух, по коридору прокатилась горячая волна.

— Не сметь, сволочи! — бессильно сказал кто-то из-за двери. Уртханг удовлетворенно сощурился. По крайней мере, владыка не спал.

— Непобедимый полководец великого императора смиренно просит аудиенции! — жалобно прошептал церемонимейстер.

— Я с ума сойду сейчас, — сказал владыка. — Заходи, Ник. И пусть принесут еще холодной воды! И скажите тем, кто с опахалами на террасе, что я их убью, всех убью, мерзавцев! Когда солнце сядет.

— А что им делать до заката? — опасливо спросил церемонимейстер.

— Удавиться, — пожелал владыка. — Они же, гады, не прохладу навевают, а воздух из сада внутрь гонят! Дышать нечем… Ник, сядь, ради всего святого, не виси надо мной. На тебя смотреть страшно. Что случилось, война? Бунт?

— Хуже, — спокойно ответил Уртханг.

— Если опять герцог Дайз-Урим взбесился, то пошли к нему гонца и передай, что он мне надоел. Осенью я из Дайзы пыль сделаю. Много пыли. И заставлю герцога из этой пыли куличики лепить. Ну что, право, за привычка? Как только весна, так он хамить начинает! Ему хорошо там, в горах! У него там ледники! А я еще на рассвете последний лед извел. Вот… знаешь, не буду я его в пыль стирать. Я на него страшную дань наложу — будет мне ледниковый снег возить. И меня не интересует, как он его до столицы убережет! Все. Так ему и передай.

— Осени не будет, повелитель, — Уртханг скупо поклонился. — И ледников, наверное тоже — точно доложить не могу. Впрочем, смею полагать это неважным, поскольку не будет столицы. И Дайзы с ее беспокойным герцогом не будет.