В летний сан-бехар (третий день лунного месяца саир) брат Савальден, монах обители Ас-Саради, проснулся до рассвета.
Он покинул свою комнату, не одеваясь, и быстро спустился к океану. Небо на юго-востоке едва начинало светлеть, но здесь, у кромки прибоя, этого еще не было заметно. Черная громада хребта Ай-Рагир окутывала берег своей тенью, даря волнам еще несколько минут тьмы.
Савальден на мгновение замер, глядя на запад, туда, где вода океана незаметно становилась звездным небом. Потом глубоко вдохнул и, разметав гальку, ворвался в воду.
Вода была еще прохладной, она заставляла мышцы сокращаться резче, а кровь — двигаться быстрее, она быстро покрыла кожу мурашками и смыла последние липкие капли сна. Савальден решительно плыл прочь от берега, не отдыхая и не оборачиваясь. Только когда темный контур скалы Встреч ушел назад, открывая слева, на юге, голубое сияние башни Иль-Д'Аней, он остановился и перевернулся на спину.
Теперь небо стало заметно светлее даже над Ай-Рагиром. В окнах обители появились первые огоньки — пока еще тусклые и несмелые. Братья-джавальеры, просыпаясь, затеплили свечи. Время факелов уже уходило. Сегодня, завтра, возможно, послезавтра, в начале общей молитвы еще зажгут два-три факела. Через три дня факелы уже не понадобятся. Солнце с каждым днем будет вставать все раньше. И свет восхода упразднит слабый свет огня.
Савальден невидимо улыбнулся. Легкая утренняя волна добавила к улыбке вкус соли и водорослей. Взмахнув рукой, словно приветствуя восход, монах поплыл обратно к берегу.
Вверх, к обители, он уже бежал — и для того, чтобы согреться, и для того, чтобы проскочить через двор незамеченным младшей братией. Загорелое обнаженное тело скользнуло в дверь восточной башни за несколько мгновений до того, как первые монахи вышли из келий к молитве.
Оказавшись в своей комнате, Савальден тщательно растерся красным маслом и немного погодя смыл невпитавшееся масло красным же вином. Остатком вина он прополоскал рот и выплюнул в окно. Не удержался и выглянул в окно, чтобы проследить за полетом плевка. Тот отдалился от стены на дюжину стрел, и расплескавшись в воздухе странным розовым кружевом, дерзко плюхнулся на дорожку у дома приора.
— Ай-я-яй, — насмешливо сказал Савальден сам себе и приступил к следующей процедуре.
Он затянул запястья, щиколотки и талию полосами прочной тонкой кожи. Затем застегнул на руках и ногах свинцовые браслеты весом в доброго индюшонка каждый, а на талии — свинцовый же пояс, потяжелее, чем все четыре браслета, вместе взятые.
Пока гудели туго натянутые жилы в нишах молельни, он кружился по комнате в этом странном наряде, нанося базальтовым стенам страшные удары ступнями и раскрытыми ладонями. Стены вздрагивали, и вся башня словно вторила молочному перегуду едва уловимой вибрацией. А когда щипарь отсчитал тридцать восьмую молитву и побрел вместе с братией к кельям, краешек солнца показался над Ай-Рагиром и Савальден перешел к третьему этапу своего личного утреннего обряда.
Прямо на браслеты и пояс он натянул кольчугу — крупноколечной, неаккуратной вязки. Кольчуга была не впору и заметно стесняла движения. Поверх кольчуги монах надел кирасу. Это кривобокое изделие неумелого кузнеца — скорее, даже подмастерья — было значительно больше по размеру, чем следует, и болталось на кольчуге, как седло на козе. За ней последовали поножи, наручья, нараменники, тяжелый шлем с кольчужным назатыльником и неуклюжие перчатки из толстого сырокованого железа. Все это весило, пожалуй, поболе брата-кормильца и глупо лязгало при каждом движении Савальдена. Облачившись, монах присел несколько раз, обвыкаясь с помехой, кряхтя, опустился на колени — поножи вяло звякнули о камень — и вытащил из-под лежанки цельнокованый щит и длинный двуручный меч. Вздохнул с ненавистью, ухватил меч половчее одной рукой и принялся отрабатывать приемы круговой защиты против легковооруженных и быстрых копейщиков под прикрытием группы лучников. Первые несколько раз он цеплялся налокотником за край кирасы и получал воображаемую стрелу сзади справа — в подколенный сгиб. Потом уловил такт колебаний кирасы, вписал свои движения в раскачивание металла и смог завести щит за спину, прикрыв в нужный момент ноги. Но теперь наручье уперлось в край перчатки, сковало левое запястье, и через три движения Савальден мысленно признал, что должен был пропустить удар мнимого копья в левое плечо. Монах всуе помянул имя бога, которому служил, плохо отозвался о собственных родителях и начал все сызнова.
Солнце было уже достаточно высоко, из соседней деревни донесся жильный гул, призывающий людей помолиться и перекусить, рыжие струйки монашьих хламид потянулись к трапезной, а брат-щипарь, поленившись идти к нишам, просто кричал во дворе: «Во славу богов, братие, вкусим для поддержания мощи нашей!», когда Савальден счел упражнение выполненным удовлетворительно.
Щит и меч отправились под лежанку, груда железа — за ширму в углу, свинцовые отягчители плюхнулись в шлем и укатились под кирасу. Савальден высоко подпрыгнул, коснувшись правым локтем потолка, довольно улыбнулся, набросил хламиду на голое тело и сбежал по неровной лестнице к выходу из башни. У двери он остановился и осторожно выглянул во двор.
