Закат и падение Римской империи. Том 7 - [41]

Характер Мурадова сына и преемника Баязида ясно обрисован в данном ему прозвище Ильдерим — Молния, и он мог гордиться этим прозвищем, так как оно было ему дано за пылкую энергию его души и за быстроту его опустошительных нашествий. В течение своего четырнадцатилетнего царствования он беспрестанно был в походе во главе своих армий на пространстве между Бурсой и Адрианополем, между берегами Дуная и берегами Евфрата, и хотя он горячо заботился о распространении своей религии, он с беспристрастным честолюбием нападал на царствовавших в Европе и в Азии как христианских, так и магометанских монархов. Он подчинил своей власти северную часть Анатолии от Анкары до Амазии и Эрзерума, отнял наследственные владения у своих собратьев — эмиров, царствовавших в Германии и в Кармании, в Аидине и в Сарухане, а после того как он завладел Иконией, прежнее могущество сельджуков ожило в оттоманской династии. И в Европе завоевания Баязида не были ни менее быстры, ни менее значительны. Лишь только он подчинил сербов и болгар прочной рабской зависимости, он перешел через Дунай, чтоб искать внутри Молдавии новых врагов и новых подданных. Все, чем до той поры владела греческая империя во Фракии, Македонии и Фессалии, подчинилось турецкому властителю; один услужливый епископ провел его через Фермопилы в Грецию, и мы можем по этому случаю упомянуть о том странном факте, что вдова одного испанского вождя, владевшего той страной, где в старину находилось дельфийское прорицалище, купила милостивое расположение Баязида тем, что принесла ему в жертву свою красавицу-дочь. Сношения турок между Европой и Азией были опасны и ненадежны до той минуты, пока Баязид не поставил близ Галлиполи флота из галер, который господствовал над Геллеспонтом и перехватывал подкрепления, которые присылались латинами в Константинополь. Между тем как сам монарх не стесняясь приносил своим страстям в жертву и справедливость, и человеколюбие, он подчинял своих солдат самым суровым требованиям скромности и воздержанности, так что в присутствии его армии жатва созревала и ее плоды мирно продавались в его лагере. Узнав, что при отправлении правосудия господствуют произвол и подкуп, он собрал в одном здании всех находившихся в его владениях судей и законоведцев, и виновные ожидали, что немедленно будет зажжен костер, который их всех обратит в пепел. Его министры молча трепетали от страха; но один эфиопский буффон осмелился указать ему настоящую причину этого зла, и он уничтожил на будущее время причину продажности судей, назначив всем кади приличное содержание. Скромный титул эмира уже не соответствовал величию Оттоманов, и Баязид согласился принять патент на звание султана от тех калифов, которые жили в Египте под игом мамелюков; это было последнее и чисто внешнее изъявление верноподданической преданности к Аббасидам и к преемникам арабского пророка, которое было вынуждено от турецкого завоевателя общественным мнением. Честолюбие султана усилилось от сознания обязанности оправдать такой высокий титул, и он направил свое оружие на Венгерское королевство, которое постоянно служило для турок театром и побед, и поражений. Венгерского короля Сигизмунда связывали с западными монархами узы привязанности и сыновней, и братской; его интересы были тождественны с интересами Европы и христианской церкви, и при известии об угрожавшей ему опасности самые храбрые французские и германские рыцари поспешили стать под его знамя и под знамя Креста. В битве при Никополе Баязид разбил союзную армию, состоявшую из ста тысяч христиан, которые самонадеянно хвастались, что если бы небо грозило обрушиться на их голову, они удержали бы его на своих копьях. Большая часть из них легла на поле сражения или потонула в Дунае, а спасшийся бегством Сигизмунд достиг по Дунаю и по Черному морю Константинополя и оттуда сделал длинный объезд, чтоб возвратиться в свое разоренное королевство. Возгордившийся от победы Баязид грозил, что осадит Буду, проникнет внутрь Германии и Италии и накормит своего коня овсом в Риме на алтаре св.Петра. Его дальнейшее наступление было приостановлено не чудотворным заступничеством апостола и не Крестовым походом христианских монархов, а продолжительными и мучительными подагрическими припадками. Нравственные недуги иногда исцеляются недугами физическими, и едкая мокрота, бросившаяся на какой-нибудь член человеческого тела, может предотвратить или прекратить страдания целого народа.

Таков был в общих чертах ход венгерской войны; но неудачному предприятию французов мы обязаны некоторыми мемуарами, которые служат иллюстрацией для побед Баязида и для его характера. Владетель Фландрии, дядя Карла Шестого, герцог Бургундский не умел сдержать пылкого рвения своего сына графа Иоанна Неверского и дозволил этому неустрашимому юноше выступить в поход в сопровождении четырех принцев, которые были его двоюродными братьями и в то же время двоюродными братьями французского монарха. Их неопытностью руководил один из самых даровитых и самых старых христианских полководцев — сир де-Куси, но в армии, находившейся под начальством французского коннетабля, адмирала и маршала, было не более тысячи рыцарей и оруженосцев, а блестящие имена этих рыцарей были источником самоуверенности и препятствовали введению дисциплины. Между ними было так много людей, считавших себя достойными звания главнокомандующего, что никто из них не хотел повиноваться; из свойственного их нации высокомерия они относились презрительно и к своим врагам и к своим союзникам, и будучи вполне уверены, что Баязид или обратится в бегство, или погибнет, они уже рассчитывали, через сколько времени они достигнут Константинополя и освободят гроб Господен. Когда разведчики известили их о приближении турок, веселые и беззаботные юноши сидели за столом и уже были разгорячены вином; тотчас одевшись в латы и севши на коней, они устремились вперед и сочли за оскорбление совет Сигизмунда, лишавший их права и чести прежде всех напасть на неприятеля. Сражение при Никополе не было бы проиграно, если бы французы последовали благоразумным советам венгров; но оно могло бы окончиться блестящей победой, если бы венгры выказали одинаковую с фрацузами храбрость. Французы прорвали первую неприятельскую линию, состоявшую из азиатских войск, разрушили преграду из кольев, воздвигнутую против кавалерии, привели в расстройство после кровопролитной борьбы самих янычаров и наконец были подавлены многочисленными эскадронами, вышедшими из лесу и со всех сторон напавшими на эту кучку неустрашимых бойцов. В этот день Баязид умел так хорошо скрывать от неприятеля быстрые передвижения своих войск и все его военные эволюции совершались в таком порядке, что даже его враги отдавали справедливость его воинским дарованиям; но они обвиняли его в жестокосердии, с которым он воспользовался своей победой. За исключением графа Неверского и двадцати четырех принцев, знатность и богатство которых были удостоверены латинскими переводчиками, остальные французские пленники были приведены к подножию Баязидова трона и вследствие отказа отречься от их веры были обезглавлены в присутствии султана. Баязид был крайне раздражен гибелью самых храбрых из его янычаров, а если правда, что накануне битвы французы умертвили своих турецких пленников, то они сами дали повод к отмщению. Один из тех рыцарей, которые избегли смертной казни, получил позволение возвратиться в Париж для того, чтоб рассказать там об этом печальном событии и добыть выкуп за знатных пленников. Тем временем графа Неверского вместе с французскими принцами и баронами водили вслед за турецкой армией, выставляли в качестве победных трофеев напоказ перед европейскими мусульманами, а в Бурсе подвергали строгому тюремному заключению всякий раз, как Баязид жил в своей столице. Султана ежедневно упрашивали искупить их кровью кровь турецких мучеников; но он обещал пощадить их жизнь, а когда он миловал или карал, данное им слово было ненарушимо. Возвращение посланца, равно как подарки и просьбы королей Франции и Кипра убедили его, что его пленники были люди богатые и знатные. Люзиньян подарил ему золотую солонку изящной работы, стоившую десять тысяч дукатов, а Карл Шестой прислал ему через Венгрию норвежских соколов и навьюченные на шести лошадях красные материи, реймские тонкие полотна и аррасские обои, на которых были изображены победы Александра Великого. После разных отсрочек, причиною которых была не столько хитрость, сколько дальность расстояний, Баязид согласился принять выкуп в двести тысяч дукатов за графа Неверского и за остававшихся в живых принцев и баронов; знаменитый воин, маршал Бусико, был в числе этих счастливцев; но французский адмирал пал на поле сражения, а коннетабль и сир де-Куси умерли в Бурсе в тюрьме. Этот тяжелый выкуп, удвоившийся от разных случайных расходов, пал главным образом на герцога Бургундского или, верней, на его фламандских подданных, которые по феодальным законам были обязаны покрывать расходы при возведении старшего сына их государя в рыцарское звание и при освобождении его из плена. В обеспечение уплаты этого долга некоторые генуэзские купцы дали залог, впятеро превышавший сумму выкупа; а для той воинственной эпохи этот факт мог служить поучительным доказательством того, что торговля и кредит служат связью между народами. В договоре было между прочим условлено, что французские пленники никогда не будут браться за оружие против своего победителя; но это неблагородное стеснение было уничтожено самим Баязидом. "Я презираю, — сказал он наследнику бургундского престола, — и твои клятвы, и твое оружие. Ты еще молод и, быть может, пожелаешь загладить позор и неудачу твоего первого военного предприятия. Собери твои военные силы, заяви о твоих намерениях и будь уверен, что Баязид охотно еще раз померяется с тобою на поле сражения". Перед отъездом пленников из Бурсы им было дозволено свободно появляться при дворе и пользоваться его гостеприимством. Французских принцев восхищало великолепие султана, содержавшего для охоты с собаками и с соколами семь тысяч ловчих и столько же сокольничих. В их присутствии был разрезан по приказанию Баязида живот у одного из его камергеров вследствие поданной одною бедною женщиной жалобы, что этот камергер выпил молоко от ее коз. Иноземцы были поражены этим актом правосудия, но это было правосудие султана, не взвешивавшего ни судебных доказательств, ни степени виновности.