Закат и падение Римской империи. Том 5 - [41]

В лагерях Юстиниана и Маврикия теория военного искусства была не менее хорошо знакома, чем в лагерях Цезаря и Траяна. Византийские мастеровые еще не разучились придавать самый крепкий закал железу, которое добывалось из Тосканы или из Понта. Магазины были наполнены всякого рода оружием и для нападения и для обороны. В том, что касалось постройки и употребления кораблей, военных машин и укреплений, варвары удивлялись необыкновенной изобретательности народа, над которым они так часто одерживали верх на полях сражений. Тактика, военный устав, военные эволюции и употреблявшиеся в древности военные хитрости изучались по греческим и римским писателям. Но обезлюдевшие или выродившиеся провинции уже не были в состоянии доставлять таких людей, которые были бы способны владеть этим оружием, охранять эти стены, плавать на этих кораблях и применять с отвагой и с успехом к делу теорию военного искусства. Гений Велисария и Нарсеса развился без наставников и не оставил учеников. Ни честь, ни патриотизм, ни благородные суеверия не могли воодушевлять бездушные толпы рабов и иностранцев, унаследовавшие почетное название легионов; только в лагерях император должен бы был повелевать с деспотической властью и только в лагерях не подчинялись этой власти и оскорбляли ее; золотом он и сдерживал, и усиливал своеволие войск; но их пороки были неизбежным последствием их организации, их победы были случайностью, а их дорого стоившее содержание истощало государство, которого они не были способны защищать. После продолжительной и пагубной снисходительности Маврикий задумал излечить это закоренелое зло; но его опрометчивая попытка, навлекшая гибель на его собственную голову, лишь усилила общественный недуг. Преобразователь должен быть чист от всяких подозрений в личном интересе и должен пользоваться доверием и уважением тех, кого он намеревается исправить. Маврикиевы войска, быть может, вняли бы голосу победоносного вождя; они пренебрегли увещаниями политиков и софистов, а когда они получили Эдикт, приказывавший удерживать из их жалованья расходы на их вооружение и обмундирование, они стали проклинать жадность монарха, не умевшего ценить опасности и лишения, от которых он сам был избавлен. И в азиатских, и в европейских лагерях стали вспыхивать частые и неистовые мятежи; рассвирепевшие эдесские солдаты преследовали своих дрожавших от страха командиров упреками, угрозами и побоями; они ниспровергли статуи императора, бросали камни в чудотворную икону Христа и частью сбросили с себя иго всех гражданских и военных законов, частью ввели добровольную субординацию, которая могла быть опасным примером для будущего. Монарх, который всегда был далеко от места мятежа и часто был вводим в заблуждение насчет его мотивов, не мог ни делать уступок, ни настаивать на своих приказаниях сообразно с требованиями минуты. Но из опасения общего восстания он слишком охотно принимал всякий военный подвиг и всякое изъявление покорности за искупление вины; новая реформа была отменена так же торопливо, как она была опубликована, и войска были приятно удивлены тем, что вместо наказаний и стеснений им милостиво обещали льготы и награды. Но солдаты приняли без признательности запоздалые и вынужденные императорские милости; их наглость усилилась, когда они убедились в его слабости и в своей собственной силе, и взаимная ненависть дошла до того, что уже не было ни желания загладить прошлое, ни надежды на примирение. Историки того времени усвоили ходивший в народе слух, будто Маврикий замышлял истребление той армии, которую старался преобразовать; этому злобному замыслу приписывали дурное поведение Комменциола и милостивое к нему расположение императора, и все века должны клеймить бесчеловечие или скупость монарха, который мог бы предотвратить умерщвление находившихся в руках кагана двенадцати тысяч пленников, если бы внес за них ничтожный выкуп в шесть тысяч золотых монет. В пылу справедливого негодования император приказал дунайской армии не трогать находившихся в провинции запасов и прозимовать на подвластной Аварам неприятельской территории. Тогда ее неудовольствие дошло до крайних границ: она объявила, что Маврикий не достоин верховной власти, прогнала или умертвила верных его приверженцев и под предводительством простого центуриона Фоки возвратилась усиленным маршем к окрестностям Константинополя. После длинного ряда императоров, вступавших на престол легальным путем, возобновились солдатские бесчинства третьего столетия; но такова была необычайность предприятия, что мятежники были испуганы своей собственной смелостью. Они не решались возвести своего фаворита на вакантный престол, и между тем как они отказывались от всяких переговоров с самим Маврикием, они поддерживали дружелюбные отношения с его сыном Феодосием и с тестем царственного юноши Германом. Прежнее общественное положение Фоки было так низко, что император не был знаком ни с именем, ни с характером своего соперника; но когда он узнал, что центурион был смел на мятеж, но робел при виде опасности, он с отчаянием воскликнул: "Увы! Если он трус, он наверняка сделается убийцей".