Закат боярской республики в Новгороде - [15]

Его прадед Ольгерд — знаменитый великий князь Литовский, гроза Русской земли, подходивший к самой Москве, но трижды отраженный Дмитрием Донским. Владимир, пятый сын Ольгерда, был посажен отцом в захваченном еще раньше Киеве и стал литовским князем древней русской столицы. Александр (Олелько) Владимирович, старший из трех сыновей этого князя, был женат на княжне Анастасии, дочери великого князя Василия Дмитриевича. Их сыновья Семен и Михаил, «испрошенный» теперь новгородцами, приходились, таким образом, двоюродными братьями великому князю всея Руси Ивану Васильевичу. Но в Вильне и в Кракове сидел Казимир Ягеллончик, тоже внук Ольгерда и двоюродный дядя этих киевских князей.

Родство, династические связи очень ценились в феодальное время. Браки были важным дипломатическим средством в международных отношениях. Посредством браков заключались союзы и даже .унии между монархиями. Брак Ягайлы Ольгердовича, например, с дочерью короля Казимира Великого превратился в унию между Литвой и Польшей, на сотни лет предопределившей судьбы этих крупных государств. Поводом к Столетней войне послужили династические права Эдварда III Английского на французский престол, проистекавшие из брака его матери, дочери Филиппа IV Французского, с Эдвардом II, королем Англии.

Роль родственных уз отрицать не приходится. Но все же, как всегда в истории, решающее значение имеют не символы, а реалии. Жизненно важные интересы общественных групп, классов, народов, государств и в первую очередь, и в конечном счете определяют линию поведения того или иного конкретного деятеля, его фактические симпатии, его политическое лицо.

Михаил Олелькович, в отличие от своего двоюродного дяди и многих других Олыердовичей, был не католиком, а православным. Это стало большим политическим козырем в его руках и в руках его новгородских сторонников. Это, без сомнения, делало его кандидатуру на новгородский стол, в общем, приемлемой для широкого общественного мнения города святой Софии. И это, конечно, имело гораздо большее значение, чем родство с великим князем на Москве. Не как родственник великого князя, а как православный князь из Киева был приглашен («испрошен») Олелькович на Новгородский стол.

Но все было далеко не так просто. Флорентийская уния 1439 года расколола русскую православную церковь. Западная ее часть, на землях, захваченных Литвой и Польшей, признала унию. Москва ее категорически отвергла. Митрополит Исидор, ставленник константинопольского патриарха, вместе с ним принявший унию, вынужден был бежать из Москвы. В Киеве появился свой митрополит, униат Григорий.

Уния во Флоренции была делом далеко не только вероисповедным. Это был важнейший политический акт: православная Византия наконец-то признала первенство католического Рима. Первенство церковное в средние века с необходимостью вело к первенству политическому. Вот почему так обрадовались унии в Вильне и Кракове — в руках католического государя Польши и Литвы теперь оказалось мощное средство для подчинения православного населения на обширных землях, отторгнутых от Руси. Уния давала возможность проникнуть и в саму Русь, сохранившуюся под эгидой Москвы.

Вот почему православная Москва с такой настороженностью относилась к униатскому Киеву. «И ты бы ныне... того отступника, Исидорова ученика Григория, благословения не принимал... и писанием его и поучением не внимал»,— требовал от архиепископа Ионы митрополит Феодосии. И новгородский владыка был вполне солидарен: «Не обыче дом святые София волка вместо пастыре приимати... но держатися истинного пастыря... а не от Рима прелазящего».

Вопрос церковный — вопрос политический. И сам великий князь Иван Васильевич обратился с посланием к архиепископу Ионе: «...которыми делы... тот Григорей учнет ся подсылати которыми речьми или писа-ньем, и ты бы, мой богомолец, того также гораздо ся оберегал... ни поминков бы от него не приимал, ни к нему не слал».

А ведь Михаил Олелькович приехал из униатского Киева. И по всей вероятности, с благословения митрополита-униата. И без всякого сомнения, с ведома и согласия своего государя и сюзерена короля Польского и великого князя Литовского. Хотя это и отрицают некоторые исследователи, другую возможность трудно себе представить. Нет, не зря называют его русские современники «князем из королевы руки». Участие Казимира в политических комбинациях, приведших Михаила Олельковича на новгородский стол, едва ли не очевидно. По московским данным, к Казимиру было отправлено новгородское посольство в составе Панфила Селивантова и Кирилла Иванова, сына Макарьина, с богатыми «поминками», с просьбой взять Новгород под свою власть («чтобы еси... нашему Великому Новуго-роду и нам господин был»), поставить архиепископа от киевского митрополита и дать новгородцам князя «из своее державы». Король «приат дары их с любовью» и послал в Новгород Михаила Олельковича.

...Голова Олельковича упадет к ногам королевского палача. Вместе с другими русскими князьями он будет обвинен в заговоре в пользу Москвы. Правнук Дмитрия Донского прольет свою кровь за Русскую землю. Но это будет через десяток лет. За это время многое изменится на свете... А сейчас, осенью 1470 года, в Новгород, во главе реальной военной силы, приехал правнук Ольгерда, связавший свою судьбу с интересами и планами новгородского боярства и — сознательно или нет — с,замыслами и политической игрой своего двоюродного дяди, короля Казимира. И с прибытием Олельковича и его «людей многих», взятых им с собой, наверное далеко не только на «похвалу», в Новгороде значительно усилилось литовское влияние. «Князь желанный нашего добра», как новгородцы называли когда-то Василия Васильевича Гребенку Суздальского, много лет проведшего в их городе, отправился в далекое Заволочье. Готовить его к обороне на случай войны, как можно догадаться...