Закат Аргоса - [22]

Треворус, казалось, был поражен его натиском, однако быстро оправился.

— Ты, вообще, но какому праву указываешь мне, как я должен поступать? — вкрадчиво спросил он. — Я понимаю, что у себя в Аквилонии ты птица высокого полета, но всё ж таки не более, чем слуга своего короля, а слугам не по чину этак дерзко держаться с теми, кто выше них по положению. Здесь пока еще я — правитель и господин, и не потерплю подобных выходок. Я лично сообщу Конану о твоем визите, и не думаю, что его обрадует ситуация, когда подобный тебе смеет вмешиваться в дела короля Аргоса. Кстати, я и лица твоего не запомнил, не то что имени.

— Лэрд Ринальд, — представился рыцарь, сдерживая негодование.

— Прекрасно, лэрд Ринальд. Если ты высказался, так изволь немедленно убраться, — взвизгнул, багровея, Треворус, — я больше не желаю видеть тебя!

Ничего хорошего его гнев Ринальду не сулил. Он как-то, действительно, не подумал, что грубо нарушает этикет, своевольно явившись к особе королевской крови. Треворус был, похоже, человеком достаточно мстительным и злопамятным, так что в исполнении его угрозы можно было не сомневаться. Оставалось надеяться, что Конан отнесется к происходящему с большим пониманием!

В полном смятении чувств и по-прежнему вне себя от гнева, лэрд, круто развернувшись, вышел из оранжереи, оставив Треворуса в окружении столь любезных его сердцу цветочков, что были королю сто крат дороже людей, и постарался выбросить проклятого самодура из головы. Однако на следующий день Конан призвал его к себе и выглядел мрачнее грозовой тучи.

— Что происходит, Ринальд?! — прогремел он. — Верно ли, будто ты осмелился заявиться к Треворусу и повышать на него голос, будучи, ко всему, мертвецки пьяным?! Неужели тебя и на миг нельзя выпускать из виду?!

— Я был совершенно трезв, господин, — произнес лэрд. — Дело же, с которым я обратился к его величеству, было свойства столь деликатного, что я не счел возможным прежде спрашивать твоего совета.

— Я тебя знаю, как никто! Как я погляжу, Ринальд, наш поединок тебя совершенно ничему не научил. Тебе просто неймется, ослепленному бешеным своим самомнением, ввязываться в ссоры с теми, кто…

— Не мне чета, — закончил за него лэрд.

— Вот, вот именно! Ты даже вины за собой не ощущаешь! Между тем, твоя выходка уже успела осложнить мои отношения с Треворусом, и он не пожелал подписывать договор о морском пути, до тех пор; пока я не выдам ему тебя. Это может стоить Аквилонии такого количества упущенных возможностей, что я просто слов не нахожу!

— Так, значит, выдай меня, — Ринальд стоял, опустив глаза и не смея взглянуть на Конана. — Невозможно, чтобы по моей вине были нарушены твои планы. Я виноват — я и отвечу.

Однако, хотя лэрд, казалось бы, не произнес совершенно ничего оскорбительного, гнев Конана только еще более усилился.

— Ты ответишь?! — рявкнул он, одним прыжком очутившись рядом с Ринальдом и схватив того за грудки так, что плотная ткань одежды лэрда тут же треснула и разошлась. — За что ты вообще способен отвечать, в отличие от меня, вынужденного общаться с этим ненормальным любителем цветочков, от которого невозможно ничего добиться? И вот едва дело пошло на лад, влезаешь еще и ты, перечеркивая все мои усилия! С-собака, — в ряду витиеватых эпитетов, которыми Конан наградил Ринальда, этот мог показаться почти похвалой.

Признаться, киммериец не мог припомнить, когда он в последний раз так на кого-нибудь кричал. Это было совершенно ему не свойственно. Обычно он внешне оставался спокоен, холоден, как сталь, что бы ни случилось. Голос он повышал крайне редко. Да в этом и не было необходимости. Желаемого для себя эффекта он достигал сразу, стоило ему только взглянуть на провинившегося, а тут…

Объяснение этому было только одно, и очень простое. Все последнее время Конан был сам не свой. Поездка в Аргос, поначалу задумывавшаяся почти как недолгая увеселительная прогулка, превратилась в утомительный, тягомотный кошмар, которому — сколько ни бейся, ни старайся — а все конца-края не видно.

Треворус избегал прямых разговоров, даже по самым простым вопросам никак не мог принять решения, бесконечно оттягивал и откладывал подписание договоров… А если и оживлялся ненадолго и проявлял хоть к чему-то интерес, так тема разговора была одна: эти его листики-цветочки из оранжереи, будь они трижды прокляты!

Немудрено, что Конан так взбеленился, обнаружив, что кто-то из его приближенных еще более осложнил ему задачу.

…Приникнув к крошечному слуховому окошку, благодаря которому он различал каждое слово, произносимое аквилонцами, Химат негромко ахнул.

— Это из-за нас! Из-за нас! — прошептал он, содрогаясь. — Я точно знаю

— Что теперь аквилонский король сделает с Ринальдом? — спросил Талгат; более робкий и чувствительный, чем брат, он тут же предательски зашмыгал носом от раскаяния.

— Ничего, если мы вмешаемся, — яростно отозвался Химат. — Бежим!

Появление братьев вызвало у аквилонцев общий вздох потрясенности.

— Ты молчи, — велел брату Химат, — я старший, я и буду говорить! — его голова показалась из чрева матери первой, поэтому считалось, что он имеет право старшинства. — Этот человек виновен только в том, что вступился за нас перед отцом, мы его сами об этом просили, — он очень старался не позволить своему голосу сорваться, хотя испытывал неимоверные мучения под полными любопытства и отвращения взглядами аквилонцев. — И он это сделал не на совете, а в личной беседе, так что никого не оскорбил. Речь шла о том, чтобы… чтобы… нам иногда позволяли выходить из дворца.