Захват Московии - [169]
«Злом зло убил!» — вдруг пришла фраза, я начал вспоминать, откуда она («не из Лютера ли?»), стал беспокоиться, оглядываться:
— Алка, пусть чёрт туфли берёт, поехали отсюда, komm, weg von hier![119]
Алка преданно сжимала мой локоть:
— Комм так комм… Ладно. Я еще дома поищу, кажется, Стояновы обувы где-то торчат… А ты молоток! Ну, фашист! Дал ему как следует! С такими так и надо, а как еще? «Я сразу убью» — и как даст по башке бутылкой! — восхищенно изобразила она. — Ты не трус, не сдрейфил!
— Дрейф… Да, я как плыл… плавал… в дрейфе…
Когда мы добрались до квартиры, было уже темно, в домах светились окна.
Алка уступила мне свою комнату (где главной мебелью была очень большая трёхспальная постель и не менее большое зеркало рядом с ней):
— Ляг, отдохни перед дорогой, а я с сестрой телик посмотрю, — и ушла в другую, где бубнил телевизор и сестра занималась сортировкой тёплых вещей для посылки, вслух комментируя новости:
— Это они любят — в большом зале собраться и лапшу на уши вешать! А народ слушай да молчи! Шеи на галстуках лежат! Мундиры лопаются! Тут не знаешь, как концы с концами свести, а эти бессовестные совсем о людях не думают!.. Ну хоть что-то народу дай! Нет, ненасытные! И всё только — надо, нужно, необходимо, уже пора, должны, обязаны, пришло время… а сами пока что — карманы набивать да яхты покупать…
— А чего это они так колготятся? — спросил Алкин голос.
Голос сестры со злорадством ответил:
— А с коррупцией бороться хотят! Ты на них только погляди — самые главные коррупщики собрались и талдычат… Вон, пишет что-то, поперёк себя шире, ручки в лапе не видать от жира…
Алкин голос засмеялся:
— Наверно, записывает, что взятки брать плохо, чтобы дома на стенку повесить и наизусть выучить… Да как усердно, мама родная, пишет — аж язык высунул, словно первоклашка какой, ебись ты в рот слоеным пирожком!..
Голос сестры с возмущением объяснил:
— Это чтоб все видели, какой он честный и покорный, всё записывает, что начальники говорят, чтобы, не ровен час, не забыть по дороге на свою Рублёвку, что с понедельника надо срочно начать бороться не на жизнь, а на смерть! Смех один! А ты день и ночь думай, где деньги взять, чтобы все эти мохнатые лопаты умилостивить и подмаслить… Всюду обдирон — мама не горюй! Коррупта проклятая! Короста!
— Да, короядцы… где Роза с берёзы… — громко вспомнил я, на что невидимый, весело-удивленный Алкин голос отозвался из другой комнаты:
— Во как! А ты такие слова откуда знаешь?
— Откуда? От верблюда!
Хоть я и шутил, но в голове крутилась сцена с типами. Надо сказать Максимычу, что я на свободе и что его куртка спасла мне жизнь!
Я не поленился и позвонил. Максимыч был рад, что всё уладилось:
— А то что это — студентов ловить? Совсем они там торкнулись умом! Других преступников нету, что ли? Мы уж с Павлом Ивановичем хотели этих ментов поганых прищучить, да больно быстро они вас увели, а то им пасть порвать — это в два счёта…
— Есть другие, спасибо… куртка спасала. — И я коротко рассказал, как было дело в скверике.
Максимыч стал предупреждать:
— Мы же говорили — осторожнее, хулиганья полно… один ко мне недавно шился, пока не получил по мозгам…
Я начал представлять себе его рубонь, которой я никуда не хотел бы получить от него… А Максимыч стал ругаться, что идешь по улице — тебе на башку сосульки валятся, или асфальт рухает, а оттуда кипяток бьёт; сел в метро — а там террористы, чечены, нашисты, скины, блин, всякие, готы-переготы, чтоб их чёрт побрал, молодежь жарит на Вечном огне колбасу, совсем совесть потеряли, по улицам фашисты шмыгают, а за что мы на фронте с сапёрными лопатками за поясом, чтобы хоть как-то грудь прикрыть, голыми руками с фашистом бились:
— Вот, сосед пошёл на футбол, а нарвался на фугас… А милиция таких, как вы, ловит. Вот какая у нас милиция. А вы когда едете?
— Вечером. Да, на скором поезде… Красное седло, кажется…
Максимыч пошуршал чем-то:
— Вот листок, где мы писали… Этот скорый всегда с третьей платформы отходит?
— Откуда знать? Сегодня — в Петерсбурх, завтра — в Мюнхен. Да, Павелу Ивановичу — приветы!
— Спасибо. И братской Баварии — привет! Рад был знакомству.
— И вам спасибо… за всё хорошего… много узнал, что не знал… Удачной удачи вам! Чтоб конь всегда валялся!
Он отключился.
Я прилёг, тянуло заснуть, но надо было писать дневник, и я, пересилив себя, около часа записывал всё, что было, но потом всё-таки уплыл в никуда, и качался в тёмном прибое сна, и кто-то что-то настойчиво требовал у меня, а мне очень не хотелось это что-то отдавать — самому очень нужно было…
Просыпаясь, я ждал, что в темноте появится Алка, но она не входила, а за дверью слышались голоса, различить что-нибудь я не мог, засыпал и обнимал вместо Алки упругую и сладко пахнущую подушку. И всё казалось таким родным и близким, как будто я прожил всю мою жизнь здесь, в этом доме, среди этих отзывчивых и простых людей!
И когда папа в конце неизбежной «беседы» спросит меня: «Ну, как тебе русские? Какой народ? Пьют водку? “Наздровье”?» — я отвечу: «Добрый, душевный народ, но несчастлив, разорен, заброшен, обобран, потому и пьет, а что еще делать?» Но я уверен, что меня будет тянуть сюда, где люди веселы, беспечны и неподдельны, живут одним днем, ничего хорошего не ожидая от завтра и мало что помня из вчерашнего, потому что голова болит и пива нету, где заботливые губы могут вмиг вознести на небеса и дать излиться белым дождём на всё сущее… снующее… сующее… где можно отлично выспаться в ванне без воды, где от водки распирает вены и душа бредёт по ним, и бродит, и бредит… и бередит соски счастья, которыми человек держится за всё это сущее снующее, присосан к нему, как теленок — к вымени…
Роман Михаила Гиголашвили — всеобъемлющий срез действительности Грузии конца 80-х, «реквием по мечте» в обществе, раздираемом ломкой, распрями феодалов нового времени, играми тайных воротил. Теперь жизнь человека измеряется в граммах золота и килограммах опиатов, а цену назначают новые хозяева — воры в законе, оборотни в погонах и без погон, дилеры, цеховики, падшие партийцы, продажные чины. Каждый завязан в скользящей петле порочного круга, невиновных больше нет. Не имеет значения, как человек попадает в это чертово колесо, он будет крутиться в нем вечно.
Михаил Гиголашвили – автор романов “Толмач”, “Чёртово колесо” (шорт-лист и приз читательского голосования премии “Большая книга”), “Захват Московии” (шорт-лист премии “НОС”), “Тайный год” (“Русская премия”). В новом романе “Кока” узнаваемый молодой герой из “Чёртова колеса” продолжает свою психоделическую эпопею. Амстердам, Париж, Россия и – конечно же – Тбилиси. Везде – искусительная свобода… но от чего? Социальное и криминальное дно, нежнейшая ностальгия, непреодолимые соблазны и трагические случайности, острая сатира и евангельские мотивы соединяются в единое полотно, где Босх конкурирует с лирикой самой высокой пробы и сопровождает героя то в немецкий дурдом, то в российскую тюрьму.Содержит нецензурную брань!
Михаил Гиголашвили (р. 1954) – прозаик и филолог, автор романов «Иудея», «Толмач», «Чёртово колесо» (выбор читателей премии «Большая книга»), «Захват Московии» (шорт-лист премии НОС).«Тайный год» – об одном из самых таинственных периодов русской истории, когда Иван Грозный оставил престол и затворился на год в Александровой слободе. Это не традиционный «костюмный» роман, скорее – психодрама с элементами фантасмагории. Детальное описание двух недель из жизни Ивана IV нужно автору, чтобы изнутри показать специфику болезненного сознания, понять природу власти – вне особенностей конкретной исторической эпохи – и ответить на вопрос: почему фигура грозного царя вновь так актуальна в XXI веке?
Повесть Михаила Гиголашвили открывает нечто вряд ли известное кому-либо из нас. Открывает, убеждая в подлинности невероятных судеб и ситуаций. Сам автор присутствует в происходящем, сочетая как минимум две роли — переводчика и наблюдателя. Давний выходец из России, он лучше въедливых немецких чиновников разбирается в фантастических исповедях «дезертиров» и отделяет ложь от правды. Разбирается лучше, но и сам порой теряется, невольно приобщаясь к запредельной жизни беглецов.Герои повествования не столько преступники (хотя грешны, конечно, с законом вечно конфликтуют), сколько бедолаги с авантюристической жилкой.
Стремясь получить убежище и обустроиться в благополучной Европе, герои романа морочат голову немецким чиновникам, выдавая себя за борцов с режимом. А толмач-переводчик пересказывает их «байки из русского склепа», на свой лад комментируя их в письмах московскому другу.Полная версия романа публикуется впервые.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.