Заговоры и покушения - [30]

Разумеется, Бонапарт учитывал возможную реакцию общественного мнения, прежде всего европейского. Несомненно, точка зрения, согласно которой для первого консула этические категории в политике не имели значения, ошибочна. Но он лишь делал вид, что заботился о соблюдении законности. И вечером 20 марта послал Реалю приказ выехать в Венсен для допроса герцога. Однако в это время государственный советник якобы уже спал и просил его не будить. Пакет остался нераспечатанным до утра. Только утром Реаль выехал в Венсенн, но встретившийся ему по дороге Савари рассказал о том, что случилось минувшей ночью. Судя по всему, Талейран оказал давление и на Реаля — единственного человека, который мог придать приговору законную юридическую форму и тем самым отсрочить казнь герцога.

Но мог ли точный, как хорошие часы, Реаль не вскрыть немедленно конверт с посланием своего патрона? «Ловкий маневр Реаля с целью снять с себя ответственность? Или подлинная усталость? Или… Талейран, встревоженный тем, что герцога будут допрашивать по стеснительным для бывшего епископа вопросам, посоветовал Реалю исчезнуть на ночь?», — пишет французский ученый Жан Тюляр.

Более определенную позицию занимает Андре Кастело: «Реаль разыграл комедию. В действительности он еще накануне вечером нашел и прочитал приказ Наполеона, хотя он и утверждал обратное». Особенно важно признание самого государственного советника, сделанное им Савари значительно позже описываемых событий. «Вы хорошо знаете, что именно заставил меня сделать Талейран». Эти слова — прямое обвинение в адрес хозяина особняка Галифе. Добавим к ним и обличительную похвалу первого консула, откровенно признавшего, что «князь Талейран вел себя в этом случае как верный министр».

Итак, принципиальные решения по делу герцога Энгиенского принимал Бонапарт. Секретной стороной дела занимался Талейран. Савари явился непосредственным исполнителем их воли. Генерал-адъютант, впрочем, попытался оправдать себя перед историей. В своих мемуарах Савари пишет, что после заседания военной комиссии к нему явился пехотный офицер и спросил, где разместить отряд для исполнения приговора. «Там, где вы не сможете кого-либо ранить», — ответил Савари.

«Я клянусь, от имени всех моих коллег, что эта казнь не была разрешена нами: нам приговор предусматривал отправку сообщения военному министру, министру юстиции и командующему, губернатору Парижа. Только последний мог дать на законных основаниях приказ о казни; копии не были еще отправлены: их не могли закончить до известного времени». Эти слова принадлежат генералу Юлену. Он продолжал: «Мы не знаем, имел ли приказ тот, кто столь жестоко ускорил эту роковую казнь. Если он его не имел, он один несет ответственность, если он его имел, комиссия непричастна к этому приказу».

Савари действовал быстро и решительно. Жестокость и бездумная твердость были теми чертами его характера, которые и ценил Бонапарт. Его адъютант не размышлял, когда он знал волю своего повелителя. И вряд ли прав Морис Шуман, член Французской академии наук, когда пишет, что Савари действовал на свой страх и риск: он проявил инициативу, сам интерпретировал желания и намерения первого кунсула. К тому же, замечает Шуман, генерала «обидели». Мюрат обошелся с ним как с простым посыльным. И вот представился случай «показать себя».

Но независимость отнюдь не была в характере генерала (хотя в решительности ему нельзя было отказать). В столь сложной ситуации, в которой находился Савари, и речи быть не могло о его самостоятельных решениях. Он знал волю Бонапарта. Он получил инструкции Мюрата. Ему была известна и позиция Реаля, и тайные ходы Талейрана. И, видимо, поэтому адъютант Бонапарта всю ответственность за произошедшее пытался возложить на министра внешних сношений. Савари утверждал: «Я размышлял тысячу раз об обстоятельствах этой катастрофы и все более и более убеждался в том, что министр внешних сношений был единственным человеком, который мог объяснить, как и почему комиссия осудила и привела в исполнение свой приговор до того, как Реаль смог выполнить доверенную ему миссию». Здесь что ни слово, то передержка. Не один Талейран знал тайные пружины механизма, осудившего и казнившего Конде-Бурбона. Они были известны и самому Савари, понимавшему, что главный режиссер трагического спектакля находился в Тюильрийском дворце.

Причастность Талейрана к гибели молодого герцога бесспорна. Он хорошо знал, что должно было произойти в Венсеннском замке. В тот вечер, когда военная комиссия начала свою работу, Талейран сидел за карточным столом в салоне герцогини Лаваль. В 2 часа ночи Шарль-Морис небрежно вынул из кармана жилета часы и сказал: «В этот момент последний из Конде перестал существовать». И игра в карты продолжалась. А на следующий день, увидев одного из своих ближайших сотрудников, Отерива, в состоянии душевного смятения, Талейран сказал: «Вы сошли с ума. Есть из-за чего делать столько шума. Заговорщик схвачен на границе, его привозят в Париж, расстреливают. Что же в этом экстраординарного?»

(Борисов Ю. В. Шарль-Морис Талейран. — М., 1986)