Заговорщики в Кремле: от Андропова до Горбачева - [112]

Андроповская эра была псевдонимом сталинской, другим ее именем. Это была попытка восстановления сталинизма для спасения империи от распада. И именно это придавало полицейским мерам Андропова силу, авторитет и даже жизнеспособность после его смерти. Из верных ему людей он успел сколотить команду, которая в период кремлевского кризиса (когда тамошние геронтократы попытались повернуть время вспять) продолжала работать, подобно своеобразному автопилоту империи. Кремль перестал быть реальным центром советской империи и превратился временно в сугубо церемониальный орган. Его обитатели вручали друг другу ордена, принимали иностранных гостей и совершали еще ряд несложных телодвижений, прямого отношения к управлению страной не имеющих. Если со дня возникновения “государства рабочих и крестьян" в 1917 году роль его президента была номинальной, то теперь — впервые в советской истории — номинальным стал и титул руководителя Коммунистической партии: Генерального секретаря. Черненко занимал оба эти поста, практически не обладая властью вообще.

Кремль сам отказался от своих сюзеренных прав — не только на империю, но и на центральные ведомства, прежде полностью ему подчиненные. Даже бывшие когда-то регулярными встречи по четвергам членов и кандидатов в члены Политбюро стали все чаще отменяться из-за болезней кремлевских старцев. А если проходили, то редко в полном составе. В этой ситуации каждое ведомство, отделенное от других несколькими километрами и никем не руководимое, оказалось предоставленным самому себе. Оно напоминало изолированную средневековую крепость с неограниченной властью партийного феодала.

Впервые почти за три десятилетия работы министром иностранных дел Андрей Громыко стал полновластным хозяином в своем министерстве на Смоленской площади. Уже не Генеральный секретарь партии (Хрущев, Брежнев, Андропов), а сам Громыко определял направление западной политики империи, совершенно не считаясь с мнением Черненко — если таковое у него имелось. И с самим Черненко также — во время встреч в Москве с заграничными лидерами, Громыко нетерпеливо и грубо обрывал генсека и доминировал в переговорах.

Громыко всегда раньше был чьим-то рупором: подголоском Сталина, когда участвовал вместе с ним в Ялтинской конференции Большой тройки; Хрущева, когда вместе с ним стучал кулаком по столу в ООН во время выступления делегата Франкистской Испании; Брежнева, когда он был “принципиальным" сторонником детанта, и затем Андропова, когда он стал столь же “принципиальным" его противником и грубо, с угрозами защищал пиратское нападение на безоружный корейский авиалайнер.

Западные журналисты, согласно своему благожелательному по отношению к СССР мышлению, соревнуются в комплиментах этому бесцветному чиновнику — “русский Талейран", “советский Меттерних", “кремлевский Киссинджер" (впрочем, и других кремлевских деятелей они не обижают — от “либерала" Андропова до “интеллектуала" и “поэта" Горбачева). А Хрущев однажды в разговоре с генералом де Гол-лем куда более метко охарактеризовал своего министра иностранных дел: если Громыко приказать снять штаны и сесть на лед, он беспрекословно это приказание исполнит и просидит, пока ему не прикажут встать.

И вот теперь, в 75 лет, этот безликий бюрократ обрел, наконец, собственный голос — и не только в международных делах, но и во внутренних. Именно его голосу суждено было стать решающим, когда дошла очередь до назначения очередного советского лидера — седьмого с начала советской эры, шестого с начала карьеры Громыко.

В другом здании — Министерстве Обороны, на Фрунзенской набережной, — орудовал энергичный и честолюбивый начальник генштаба маршал Николай Огарков, первый заместитель министра обороны, а фактически и.о. министра обороны — при цивильном, хотя и в военной форме Устинове. Самый страстный адвокат уничтожения корейского самолета, адепт первого ядерного удара, сторонник развития советской программы “звездных войн", Огарков внушал все большие подозрения кремлевским геронтократам, включая своего непосредственного шефа Дмитрия Устинова. Он настораживал своей все большей независимостью, (так что вокруг поговаривали о его “бонопартизме"), но еще сильнее — союзом с Григорием Романовым, который прямо поддерживал его наступательную программу и требования все больших ассигнований на оборону.

Однако больше других опасался этого альянса Михаил Горбачев.

Любопытно, что даже Романов и Горбачев, занимая параллельные и теоретически равные посты, и те предпочли отъединиться и окопались в разных зданиях: один остался в Кремле, а другой выбрал для своей штаб-квартиры здание Центрального Комитета на Старой площади.

Еще в одном здании — Совета министров СССР — при полном ничтожестве номинального премьера Николая Тихонова, который по старости не выдерживал долгих заседаний Политбюро, сосредоточил в своих руках огромную власть его первый заместитель Гейдар Алиев, самый яркий и самый жестокий член Политбюро после смерти Андропова. Он первым на территории Советского Союза совершил полицейский переворот, сменив Генеральскую форму Председателя КГБ в своей кавказской республике на гражданскую ее партийного босса. Спустя десятилетие с небольшим, сочтя азербайджанский эксперимент удавшимся, повторит его во всесоюзном масштабе шеф Алиева Андропов. Через несколько дней после смерти Брежнева он вызовет своего протеже в Москву, не посчитавшись с ксенофобией кремлевских коллег.