Заговор в золотой преисподней, или Руководство к действию - [147]

Он говорил мне так: «Я — еврей, но я не люблю таких евреев, как моя жена».

— Почему живешь с ней? — недоумевал я.

Он забавно подкатывал глаза, давая понять, мол, что поделаешь? Один раз философски обмолвился:

— Все‑таки человек…

Из Сибири я перевелся в Краснодарский край в Хаджох, пос. Камменномостский Тульского района. Теперь это Майкопский район. Здесь, в Гузерипльском леспромхозе, я как‑то не припомню ни одного еврея. То ли их там не было. По крайней мере возле меня. То ли они там теряются между адыгейцами. Не припомню ни одного.

А вот когда меня перевели в Краснодар на МДК (мебельно — деревообрабатывающий комбинат), там уже во мне стало проявляться национальное осознание. Постепенно, как проявляется фотоснимок на фотобумаге, погруженной в проявитель. (Это 1961 год, мне тридцать лет).

Директором комбината был адыгеец Хачумис Чабытович (Евгений Петрович) Чубит. Главным инженером — еврей Адольф Григорьевич Чернин.

Здесь уже заметно культивировались национальные пристрастия. В руководящих и инженерно — технических кругах. Правда, делалось это скрытно. Старались делать это незаметно. Но, как говорится, шила в мешке не утаишь: Чубит потихоньку поднимал по служебной лестнице своих соплеменников. Чернин — своих. Особенно усердствовал Чернин. Вокруг него почти откровенно группировалась беспардонная хищная стая молодых и не очень молодых специалистов, которых он опекал и поддерживал, как морально, так и материально. Некоторые из них действительно были специалистами, на которых опирался в своей работе главный инженер. А некоторые подкармливались за компанию.

Хорошо запомнил одного такого — Борис Исаакович Симкин. Бездельник и болтун высшей марки. А тоже в элитных ходил. С него, мне кажется, и началось пробуждение некоего внимания к этому народу.

Худощавый, легкий в движении, с лукавинкой в глазах, самовлюбленный человек. В разговоре по любому поводу он старался подчеркнуть свою исключительность и превосходство. Особенно смачно он распространялся о своей служебной незаменимости. Его россказни о том, какой он высококлассный специалист, стали у нас расхожими байками: «Ты уже как Симкин». Шли месяцы, годы, а он нам рассказывал одну и ту же байку о том, что Костромской комбинат, где он до этого работал, до сих пор «чихает» без него.

В жизни бывает такое, когда без толкового руководителя или специалиста предприятие действительно начинает давать сбои. Но мы‑то видели, как он здесь «работает». У нас в плановом отделе, когда он начинал «запускать», откровенно смеялись над ним. А с него как с гуся вода. Тут я и стал задумываться, почему этот плут и бездельник вращается в элитном кругу, жирует под крылышком главного инженера? Меня и «просветили» — «не надо быть семи пядей во лбу, надо быть всего лишь евреем.» Присмотрел — ся — действительно: круговая порука, привилегированное положение по сравнению с остальными; свой тесный круг, куда доступ только избранным; выгодные поручения, должности, повышение окладов и внимательное отслеживание «теплых» местечек и пристраивание на них своих, прибывающих невесть откуда и несть числа. Квартиры в первую очередь…

Особенно остро я стал воспринимать безраздельное господство этой «могучей кучки» после того, как попытался устроить свою жену на вакантное место нормировщика цеха.

Сначала переговорил с директором Е. П. Чубитом. Он «отфутболил» меня к главному инженеру. Пришел к главному. Он говорит — пусть приходит, я с ней побеседую. Жена пришла. Он ей что‑то сказал. Видно, на идиш. Она черненькая. Наверное, подумал, что она еврейка, и задал ей условный вопрос. Она, естественно, промолчала в недоумении. Он ее отослал и после этого даже говорить со мной не стал. Вскоре на эту должность приняли еврейку. Правда, с русской фамилией. А вскоре и муж ее оказался у нас на комбинате, на «тепленьком» местечке. А вскоре они квартиру получили. Раньше меня. Хотя по очереди я был впереди.

Мне никто не указывал пальцем на эти их несправедливости, никто не «расшифровывал» эти их проделки, я уже сам все видел прекрасно и понимал. И, естественно, ничего хорошего в моей душе, в сознании об этом народе не могло отложиться.

Но этот частный случай можно частично отнести к всеобщей социальной несправедливости, которая всегда была и всегда будет. Но следующий эпизод обострил мое восприятие этого народа.

Случились выборы народных судей и народных заседателей. Кандидатом в народные заседатели выдвинули одну женщину из числа работниц нашего комбината. Типичная еврейка. Правда, с русской фамилией. Я ее хорошо знал. Ее попросили рассказать о себе. Я чуть со стула не упал, когда она сказала, что она русская. Невольно для меня встал вопрос, на который я до сих пор не нахожу ответа — почему они «прячут» свою национальность? Теперь тем более это непонятно — презирают, даже ненавидят русских, а прячутся за русские фамилии.

Дальше — больше.

К этому времени я близко сошелся с писателем Владимиром Алексеевичем Монастыревым. Он меня заметил и благословил, как автора, с первым моим журнальным очерком в альманах «Кубань». И впоследствии относился ко мне тепло, по — отечески. Дал рекомендацию в члены Союза писателей. У меня о нем самые добрые воспоминания (Царствие ему небесное!). Мы с ним встречались, и не раз, за рюмкой водки. Вдвоем и семьями. Нас тянуло друг к другу. У него хорошая семья. Приветливая жена Нина Сельвестровна. Учительница. Дочь. Тогда школьница.