Заговор между спальней и казармой (Елизавета Петровна) - [11]

Услышав эту цифру, Шетарди понял, что дело серьезное. Шведы рассудительны, они не станут мешаться в дело, не сулящее успеха. Но если заговор удастся, то все лавры достанутся шведам. А Франции что же?

Впрочем, Шетарди не склонен был спешить и лезть в это дело очертя голову. Он так осторожничал, что в течение 1740/41 годов Версалю то и дело приходилось подстегивать своего посланника, чтобы он активнее поддерживал Елисавет и убеждал ее подписать обязательства, которые от нее требовала Швеция в лице Нолькена. А они были нешуточными. Шведы хотели немедленно ввести в Россию войска, а Елисавет должна была при своей победе вернуть Швеции все земли, отнятые у нее Петром Великим.

Елисавет отказалась. Как ни было ей страшно лишиться таких серьезных союзников, она заявила, что не может совершить шаг, за который ее потом будет проклинать собственный народ.

Шведы настаивали, французы их то поддерживали, то выражали скептицизм по поводу возможного заговора, так что Шетарди хватался за голову и жаловался:

– Я не в силах понять, чего хочет от меня Версачьский двор!

Этот господин отнюдь не был ни отважен, ни решителен – от удалого мушкетера в нем ровно ничего не было! – и даже особой хитростью не отличался, а уж деньги считал, словно какой-нибудь ростовщик. Он вообще был жаден и никак, никакими суммами не помогал Елисавет, которая хотела поощрять этими деньгами своих гвардейцев.

Вот на кого она рассчитывала больше всего, вот на кого надеялась: на этих удальцов, которым сам черт был не брат. Однако их готовность сквитаться с немецкими правителями нужно было непрестанно поддерживать. Елисавет часто бывала в казармах, ну а когда такой возможности не было, гвардейцев настраивал в ее пользу служащий Академии наук Христофор Якоб Шварц и рядовой Преображенского полка Петр Грюнштейн.

Да уж, сторонники у Елисавет были самые диковинные. Вместе с ней – трусоватой, обиженной, взбалмошной, сластолюбивой, не слишком умной, чрезмерно осторожной и в то же время безрассудной женщиной – в это дело ввязались авантюристы высокого полета, бесстрашные искатели приключений. О нет, не Шетарди, хотя от француза можно было бы ожидать весьма большой склонности к авантюрам. Однако Версалю приходилось не останавливать и остерегать, а подталкивать своего нерешительного посланника! А вот Лесток… И Шварц…

Христофор Якоб Шварц (русские звали его Карл Иванович) был сначала трубачом в Семеновском полку, а затем, желая зашибить хорошие деньги и заодно удовлетворить свою страсть к путешествиям и приключениям, оказался в составе русской дипломатической миссии, которая отправлялась в Китай. Ее глава Савва Лукич Рагузинский счел, что в составе делегации непременно должны быть музыканты: валторнисты и трубачи, так что первоначально предполагалось, что с трубой Шварц и не расстанется. Однако его натура требовала выхода, вдобавок у него оказался не только талант инженера, но и некоторое образование. Когда посольство добралось до Амура, именно Шварц нашел места для строительства Селенгинской и Нерчинской крепостей, именно он составил для этого чертежи.

Однако долго заниматься такой скучной работой, как инженерная, Шварц не мог, несмотря на то, что по возвращении оказался в Академии наук. Он так и пребывал там мелким служащим, который только и искал, в какое новое приключение ввязаться. Лесток свел давнишнего приятеля с Елисавет – и скоро Шварца беспрестанно видели в Семеновском и Преображенском полках. Побуждать к действиям гренадеров ему помогал сержант Грюнштейн.

Около года заговорщики то воодушевлялись, то сникали. То составляли список, кого из противников арестовать в первую очередь (Остермана, Миниха, барона Мендена – брата Юлии Менден, фаворитки Анны Леопольдовны, графа Головкина, Левенвольде и т. д.), и советовали Елисавет в решительную минуту надеть панцирь, то вдруг осознавали, что ничего толком не сделано, что они живут призрачными мечтами, нет ни денег, ни четкого плана действий (нечеткого, кстати, тоже не было!) и, скорее всего, ничего у них не получится… Понятия о серьезной конспирации ни у кого не было никакой, поэтому их всех – чохом и по отдельности – »давным-давно бы уж повязали за одни только разговоры, когда бы эти фигуры не казались всем окружающим слишком уж несерьезными. Даже английский посланник Финч, который сообщил Анне Леопольдовне о возможном комплоте, тотчас отмахнулся и сказал:

– А впрочем, Елисавет слишком толста, чтобы быть заговорщицей!

И все кругом принялись хохотать: ну да, она и впрямь чрезмерно расплылась…

Но все-таки какие-то опасения ее забавная фигура и вся эта мышиная возня вокруг нее внушали. Морис Линар, фаворит Анны Леопольдовны, требовал ареста Елисавет. Просто так, на всякий случай. На том же настаивал и Рейнгольд Левенвольде, который не переносил эту расплывшуюся, взбалмошную особу, так непохожую на свою матушку, благосклонностью которой он много лет назад пользовался. Левенвольде поддерживала его любовница Наталья Федоровна Лопухина, урожденная Балк, – немка, племянница пресловутой Анны Монс, ненавидевшая всех родственников Петра Великого лютой, мстительной ненавистью. Тем паче его дочь, которая, строго говоря, имеет все права на русский престол… Муж правительницы, Антон Ульрих Браун швейгский, безмолвствовал. Впрочем, его все равно никто и никогда не слушал. Остерман, не столь категоричный, как прочие немцы, состоявшие при дворе, но более хитрый, тоже опасался Елисавет, однако не настаивал на ее аресте, а изо всех сил пытался отыскать ей какого-нибудь иноземного принца, чтобы сплавить Елисавет замуж куда-нибудь подальше, откуда она уже никогда бы не вернулась, как не вернулась умершая в Голштинии царевна Анна Петровна. По счастью – или как назло! – ни одного подходящего принца не находилось.