Заговор - [14]

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы…

Гуров сидел на палубе, вцепившись почему-то в свой пиджак, и во все глаза смотрел на чумазую фигурку, сотрясающую тоненькой рукой в такт стихам.

* * *

Они шли за руку: Гуров вел Ксюшу-Александру к старпому, чтобы узнать, где ее можно отмыть.

— А вы меня правда не выдадите маме?

«А что, думаешь, я должен молчать о твоих подвигах?», хотел спросить Гуров, но вдруг ответил:

— Правда, правда…

— Уррррраааа, — завопила Ксюша-Александра. И осеклась.

К ним подходила Белая Чайка. Ее лицо и улыбалось, и плакало, и недоумевало:

— Ксюшка! Где же ты… Боже! Что это? В каком ты виде? Что… что это значит? — обратилась она к Гурову, хватая Ксюшу за грязные плечи.

— Ма, не трогай, я тебя всю напачкаю, — верещала Ксюшка, а Гуров пытался сообразить, что сказать.

— Здравствуйте. Произошла, знаете ли, странная история. Там, на носу, всякие снасти, все в мазуте, и вот… Корабль дернулся, и…

— И на меня опрокинулась бочка с мазутом! Вот такая вся! представляешь, ма?

— Да не перебивай ты! Какая бочка? Просто она упала на… на цепь. Грязную. А я помогал ей…

— На цепь? Какую цепь? Кто упал? — Чайка смотрела на Гурова своими большими глазами.

— Ну, какая-то цепь, не знаю, есть там… в мазуте вся…

— Как Ксюшка туда попала? Ты… ты залезла, куда нельзя, да? — Чайка присела и испытывающе смотрела на Ксюшку.

— А чего мне везде нельзя? всем можно, а мне нельзя? раз я девочка, так все нельзя?! — завела Ксюшка. Чайка перевела взгляд на Гурова, и тот вдруг беспомощно улыбнулся:

— Не получается у нас слаженно врать. Не спелись еще.

— Да нет, просто маме вообще не получается врать. Даже когда я одна вру, — вдруг заявила Ксюша.

Чайка сидела на корточках и смотрела на Гурова. Пришлось рассказать все, как было.

К концу рассказа она прижимала Ксюшку к себе и тихо говорила:

— Наказание мое… Я так и знала…

— Так, ма, не реветь! это что такое? Тебе сколько лет, скажи пожалуйста? — внушительно говорила Ксюшка, и Чайка по-детски терла глаза кулаками, мгновенно размазав себе черные круги:

— Не буду, не буду… Боже… Я не знаю, как вас благодарить… Не знаю, что в таких случаях говорят. Как сказать, чтобы вы почувствовали…

Внезапно она встала и крепко обняла его. Обняв — отпрыгнула и глянула снизу вверх:

— Простите… Нас с Ксюшкой.

Гуров окончательно покраснел, пробормотал что-то и отвел взгляд.

Порыв Чайки обжег его, и он ощущал внутри влажную теплую точку, набухшую, как губка.

Наконец он сказал:

— А… Давайте тогда знакомиться. Раз такое… такие дела. С Ксюшей я уже знаком. А как вас зовут?

— Аня. То есть — Аня Сергеевна… Анна Сергеевна! — поправилась Чайка, вспыхнув улыбкой.

…Когда Гуров вел Ксюшу от старпома в каюту, где их ждала Аня Сергеевна, Ксюша вдруг остановилась.

— Ты чего?

— Вам мама нравится?

Она испытывающе смотрела на Гурова. Влажная точка охнула холодком…

— Мне? Чего ты такие странные вопросы задаешь? У тебя замечательная мама…

— Я не в том смысле.

— А в каком?

— Сами знаете. Ну не делайте вид! Я ведь все вижу… Нравится, да? Ну так и действуйте!

— Э, а ты чего это такие советы раздаешь, а? — опомнился Гуров.

— Того. Женитесь, говорю. А я вас буду папой звать, и на ты… Хотите?

Через минуту дверь Чайкиной каюты открылась, и в нее влетело чумазое существо, дикое и счастливое:

— Ма! Товарищ старпом сказал, что мыться негде, и мы будем так и ехать грязными! до самого конца! Уррраааа!..

* * *

…Мылись с грехом пополам в рукомойнике, возмутив общественность, лихо посланную Гуровым к черту. Ксюшка с распущенной косой и полуотмытым личиком вдруг сделалась ангельски хороша — точно как мама. Волосы, правда, отмыть не удалось, и Ксюшка так и осталась полубрюнеткой-полублондинкой.

Гуров и Аня Сергеевна все время были вместе, стесняясь друг друга, как школьники. Теплый ветер кружил головы, и теплый ком подкатывал к горлу; Ксюшка норовила оставить их вместе, но мама не пускала — и та висла на Гурове, как обезьяныш, вынуждая Чайку вдвойне стесняться и извиняться за нее.

Когда Чайка отлучилась по своим делам, Ксюшка подошла к Гурову, насупленная и решительная.

— Чего тебе, Белый Бим, Черное Ухо?

— Ничего. Почему вы такой?..

— Какой?

— Такой… сами знаете какой.

— Ксюш, — Гуров взял ее за плечи и привлек к себе, — ну нельзя же так — сразу. Бац — и готово. Это только в сказках…

— Причем тут в сказках!.. Мама и сама за кого хочешь постесняется. Видите, она какая?

— Понимаешь, Ксюш… — Гуров хотел сказать что-то взрослое, внушительное, но неожиданно ткнулся ей в мазутную макушку. — …Ну потерпи еще немного. Ладно?

— Ну да, потерпи. Я уже знаете сколько терплю? — У Ксюшки был такой вид, будто она и впрямь терпит десять тысяч лет. Вдруг обняв Гурова, она скоренько сунула голову ему на плечо. — Вот… Давай я тебе помогу. Давай я устрою. А?

— Что ты устроишь? — спросил Гуров.

— Устрою, что надо. Все устрою. Давай? Давай заговор?

— Заговор? Против кого?

— Против… да ты все понимаешь! Ну зачем объяснять? — гундосила Ксюшка Гурову в плечо.

— Ты права. Понимаю. Ну что ж, заговорщица, — Гуров отодвинул от себя Ксюшку и глянул ей в прозрачные, как у мамы, глаза, — смотри только…